Возвращаясь из Бамберга (баварцы произносят: «Бамбег»), я, как русский, испытал удовлетворение. Против, на лавочке, сидел музыкант с духовым инструментом и вел разговор с соседом о концерте, состоявшемся в Бамберге по случаю какого-то праздника.

И вдруг среди разговора я слышу:

– O! Sechste Symphonie von Tschaikowsky das ist colossal![333]

И восторженный поклонник Чайковского подкреплял свою речь исполнением отдельных частей этой действительно удивительной симфонии.

Гейдельберг. Вид замка. Фото конца XIX в.

Не раз приходилось убедиться, что южная Германия несравненно музыкальнее северной. Недаром здесь и Байройт[334], куда вагнерианцы съезжаются со всей Европы. Серьезная симфоническая музыка здесь не редкость, <а рядом в какой-нибудь пивной, наполненной вечерами народом, а еще более – табачным дымом, на возвышении в одну ступеньку сидели грузные музыканты (виолончель, цитра, две скрипки) и с увлечением играли народные мотивы, при этом виолончель в паузе отпил из огромной литровой кружки пиво, вытер усы и бороду рукой, и снова смычок пошел по струнам, а во время игры здороваются со знакомыми – “Gabend” (сокращенное Guten abend).

Фокстрота тогда не было, и Европа перед Мировой войной еще пела национальные тихие мотивы или забавлялась спокойным наивным песенкам>[335].

Городки Вюрцбург, Ансбах, Хайльбронн – это типичные вкраплины в общем колоритном пейзаже южной Германии с остатками старонемецкого искусства.

Штутгарт. Ратуша на Рыночной площади. Открытка 1907 г.

Недалеко Гейдельберг с его замком[336]– [шедевром] немецкого Ренессанса.

Город, утопающий в виноградниках на берегах голубого Неккара[337], весь полон ароматом горного воздуха и традициями студенческих ферейнов[338]. Какие типы этих буршей[339] можно наблюдать, когда они заполняют вечером свои «локали» (пивные), где за круглым столом данной корпорации идет клубная жизнь, над столом люстра, сделанная из оленьих рогов, а на стене большая черная доска с записями мелом долгов по истреблению пива, рейнвейна, мозельвейна[340].

Преувеличены рассказы о пьянстве немецких студентов – за одной кружкой сидит иной весь вечер.

Дальше проехал в Шварцвальд, с городом Карлсруэ, одним из самых молодых городов Германии, основанном в начале XVIII в., почти ровесником Петербурга[341].

Это «немецкий Версаль» с замком в центре парка, радиусом от него расходятся улицы, их немного, и весь город невелик.

Таким же новым кажется г[ород] Мангейм[342]; планировщики разбили внутреннюю часть города на мелкие квадратные кварталы. Город бесцветный, скучный, несмотря на эффектный дворец XVIII века с большим парком. Но все это было таким холодным, временно останавливающим взор и незапечатлевающимся.

Штутгарт утопает в садах[343]. В городском музее небогатые коллекции и собрания фарфора, живописи, останавливает внимание устроенный в начале нашего века Музей дурного вкуса[344].

Ротенбург. Вид старинной застройки. Фото конца XIX в.

Директор музея Г. Пацаурек собрал удивительное собрание предметов искусства и бытового обихода, где дурной вкус выражен в несоответствии материала, форм, уродливом рисунке, непонимании им назначения материала, вроде шкафа для платья с дверками из литого чугуна, сувениров, альбомных крышек с узором из волос, передачи в тканой занавеске рафаэлевской Сикстинской мадонны или наше русское изделие – серебряная сухарница работы Сазикова в виде плетенки из дерева с наброшенной салфеткой. Глупая имитация. Целая комната, убранная с поражающей пошлостью, вроде никелированной кровати в стиле модерн с китайскими бумажными веерами и воткнутыми в них фотографическими портретами над кроватью и всяких предметов, «неизвестно что изображающих». Глубоко эстетические обоснования логики в искусстве Пацаурек изложил в своем замечательном труде «Хороший и дурной вкус в художественной промышленности»