Силки тоже не порадовали. Те, что были насторожены у земли на ушастых зверьков, напоминавших зайцев, – те оказались пусты и большей частью сбиты, а две петли оборваны, в них влетели козы, слишком крупные для такой снасти. В одну петлю угодил «заяц», но осталось от него немногое: клочки шерсти и зачищенные от мяса косточки, причем многих костей не хватало… Птиц в верховые силки попалось две, и обе тоже давно не годились в пищу.

Убедившись, что добычи нет, он старательно расправил и насторожил сбитые петли. С ямами не стал возиться. Не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы выровнять стенки, тем более своей примитивной деревянной лопаткой – вырезал ее ножом очень долго, а копала она… чуть лучше, конечно, чем голая ладонь. Но совсем чуть.

Он двинулся к берегу, не особенно надеясь на удачу, но желая перебрать все возможности раздобыть съестное, не упустив ни одну.

Берега здесь были большей частью крутые, скалы отвесно вздымались из воды, и о них почти всегда с шумом и плеском ударялись волны. Иногда, выбрав тихие дни, он пытался удить рыбу с береговых утесов. Получалось плохо, редкий и скудный улов не окупал потраченные время и силы. Возможно, рыба держалась в стороне от линии прибоя. Возможно, он слишком мало смыслил в рыболовном искусстве и изготовил слишком грубую снасть.

В любом случае он шел не к обрывистым утесам – к небольшому участку пологого песчаного берега, единственному на острове. Скалы здесь какой-то прихотью Создателя были отодвинуты в море, торчали из него, как зубы щербатого, прореженного кулаком рта, – и получилась небольшая, прикрытая от волн бухточка. Там можно было добывать съестное: и рыбу, и разную морскую живность.

Шагал к морю неторопливо, сберегая силы. По дороге нашел куст со съедобными ягодами. (Здешних растений он поначалу не знал совсем, и съедобность всего, что росло на ветвях, пришлось определить опытным путем, порою ценой рвоты и жесточайших желудочных конвульсий. Ладно хоть не подвернулись под руку смертельно ядовитые плоды или ягоды.)

Ягоды были далеки от спелости. Он все-таки съел две или три, морщась от горечи. Но понял, что если не остановится, то извергнет все обратно. Пошел дальше, запомнив место, – кусты этого вида встречались не часто и росли поодиночке.

Рыбу он увидел сразу – еще сверху, еще не спустившись к воде. Рыба была велика – локтя два, а то и два с половиной в длину, и лежала на песке возле самого уреза воды. Наверное, штормом ее ударило о скалу, затем выбросило на берег.

Он торопливо спустился, от рыбины вспорхнули две чайки, обе из той их породы, что размером поменьше. Крупные же чайки – размахом крыльев не уступавшие расставленным человечьим рукам – здесь не жили, залетали иногда откуда-то, и, наверное, назывались не чайками, а как-то иначе, но он не знал, как.

Малые же чайки почти ничем не отличались от тех, что кружили над озерами и реками его родины, но жили из-за безрыбья в небольшом числе. Да и он приложил руку к их вымиранию, разорив в поисках яиц все гнезда в расщелинах скал, к которым смог подобраться.

Получается, что истреблял он не родившиеся поколения чаек не зря – налетели бы во множестве, и остался бы от рыбины лишь скелет… А так эта парочка много склевать не успела.

Он подошел, увязая ногами в песке, и понял: безраздельное владение рыбой никак и ничему не поможет, та лежала давно, стухла, омерзительно воняла, и ее поедали черви.

Стараясь дышать через раз, он смотрел на червей, копошащихся в тухлятине – на мясистых и белых, с фалангу пальца размером. Подумал, каковы будут на вкус, если запечь их в костре. Желудок от вида червей начал нехорошо сокращаться, намекая хозяину, что до того, чтобы счесть приемлемой такую трапезу, еще не дошел…