Очень жалею, что не осталось моих конспектов этого курса. Курс был уникален. Прекрасная книга – учебник Е. А. Косминского по историографии средних веков – доведена была до середины XIX в., возможно, по причинам, от автора не зависящим. Сюзюмов же доводил курс практически до середины XX в.

Сюзюмов, как и некоторые его сверстники-медиевисты, был марксистом, только не по советскому изложению марксизма, а по своему собственному его пониманию[17]. Дорога Сюзюмова к марксизму шла от позитивизма (мне он рассказывал, что самой популярной книгой среди дерптских студентов была «История цивилизации в Англии» Бокля, своего рода евангелие для историков-позитивистов). По своим убеждениям Сюзюмов был скорее последователем Д. М. Петрушевского, также настаивал на континуитетности, непрерывности исторического наследия. В споре германистов и романистов его симпатии были на стороне последних. Впрочем, были и две важные «сюзюмовские» проблемы, которые всегда присутствовали в его представлениях об историческом процессе. Это, во-первых, извечный конфликт центра и провинции и, во-вторых, роль власти в конструировании новой социальной реальности – от кодификации римского права до сталинской коллективизации, которая заставляла задумываться об обстоятельствах появления средневековой общины.

Впрочем, многое из того, что Сюзюмов говорил свердловским студентам, вроде меня, дошло до понимания спустя десятилетия.

М. Я. Сюзюмов считал важным, чтобы его студенты изучали римское право. Прежде всего Кодекс Юстиниана, Дигесты, Институции и Новеллы были поистине сокрушительными источниками, разрушавшими наши штампы в представлениях о рабовладельческом строе. Римское право раскрывало перед нами историю очень сложного, очень развитого общества с промышленностью и торговлей, кредитом, рыночными отношениями, наличием свободной рабочей силы, совершенной системой регулирования, своей логикой, прямо-таки математической. (Возникало подозрение – всегда ли развитие истории связано с прогрессом?)

Римское право самым детальным, тщательным и подробным образом регулировало и разделяло отношения собственности и владения, и пользования.

Невольно в голову закрадывалась мысль – а не является ли главным отличием России от Западной Европы – с её Кодексом Наполеона, наследником римского права – то, что в России никогда не было различия между собственностью и владением. И тогда, когда отписывали вотчины на государя, и тогда, когда условное владение – казённые заводы с приписными – превращали в собственность, да и много позже…

Нельзя не отметить отношение Сюзюмова к источнику. Уважение к невероятной глубине информации, содержащейся в документе, необходимость сопоставления и противопоставления сведений, извлекаемых из документа, присутствие самого историка как условия формулирования целей получения информации – это все входило в суровую школу сюзюмовского источниковедения. Он презирал, не скрывая своего отношения, гиперкритиков, которые своим отрицанием ценности источника только маскируют собственную беспомощность его анализа[18]. Он высмеивал теоретизирование в отрыве от анализа источников – то, что позже стало называться постмодернизмом.

Учителем был требовательным. Тему ставил, как правило, неподъёмную и с интересом смотрел – выплывет или не выплывет под её тяжестью студент или аспирант. Если, по его мнению, новичок выплывал – тогда профессор Сюзюмов начинал помогать.

С лекциями Сюзюмова с их мощным философским наполнением перекликались лекции Г. Бондарева по диамату. Он читал курс философии, в центре которого были проблемы диалектики. Достоинством этого курса было приваживание студентов к овладению понятийной системой, к пониманию роли понятий – как скелета любого сколько-нибудь научного исследования в области общественных наук.