Вечером, 3-го июня, я въехал в Христианию[8], где должен был посмотреть другой лагерь для интернированных. Здесь был тогда 2-м секретарем миссии мой двоюродный брат Жорж фон Мекк, у которого я и проводил все свободное время. Тут впервые ближе познакомился я с его женой Надеждой Петровной, очень милой и хорошей женщиной. В Христиании, маленьком городке даже после Копенгагена и Стокгольма, я посетил начальника военно-санитарной части д-ра Дое, очень милого, еще крепкого человека, к сожалению, через год умершего от испанки. В Норвегии, в лагере для интернированных все шло спокойно, и тем для деловых разговоров у нас с ним оказалось мало. Между прочим, я его спросил, как сказалась в Норвегии отмена регистрации проституток на распространении венерических болезней. «Заболевания не умножились, но наши девушки стали более легкомысленны», – ответил он. И действительно, поведение норвежских девушек, по общим рассказам, было очень не строго, но зато замужние женщины вели себя безупречно. Очень строго относились к ухаживанию женатых мужчин за девушками, и мне приводили в виде примера исключение за это из хорошего клуба одного из его членов. Впрочем, быть может, повлияло на легкость нравов девушек и то, что здесь, при численном преобладании женщин над мужчинами, первым пришлось ранее, чем где-либо начать зарабатывать кусок хлеба, а это сопровождалось и ослаблением строгости семейной жизни. То же явление наблюдалось и в Дании, тогда как в Швеции мне про него не пришлось слышать.

На следующий день после приезда я отправился в лагерь в Коннерудколлен, – сперва по железной дороге до Драммена, а оттуда в автомобиле, по прелестным местам, постоянно поднимаясь от моря в горы. Лагерь здесь не производил такого казенного впечатления, как Хорсеред. Все было более уютно, по-домашнему. Старшим в лагере был генерал Хольмсен, позднее представитель Врангеля в Берлине и Париже. Очень порядочный человек, типичный финляндец, он женился на дочери Бобрикова, после чего оставил службу в Финляндском округе и служил больше военным агентом. На войне он командовал бригадой в 20-м корпусе, и в его катастрофе в феврале 1915 г. попал в плен. Он рассказывал мне тогда, что весь корпус не смог спастись вследствие того, что бригада, которой было приказано прикрывать отход корпуса по болотной, мало кому известной дороге, вместо этого и сама ушла, и увела с собой проводника. Мало кто знает, кстати, что когда остатки корпуса, что-то около 6000 человек, были окончательно окружены, они сделали последнюю попытку пробиться, причем повел их в атаку (ни снарядов, ни патронов уже не было) лично сам командир корпуса генерал Булгаков. Однако и эта попытка не удалась. Между тем, эту ушедшую бригаду у нас славили как геройски пробившуюся.

В Коннерудколлене Хольмсен старался поддерживать и внешний порядок, и дисциплину, но это ему не всегда удавалось. Особенно его огорчали пьяные скандалы в Драммене, из-за которых нашим пленным было одно время запрещено туда ходить. В лагере был и наш военный представитель, ротмистр Гартунг, у которого со всеми отношения установились мирные. В этот день вечером я познакомился у Мекк с некоей г-жой Дурбан, принимавшей активное участие в комитете по отправке нашим военнопленным посылок в Германию. Этот комитет отправлял посылки и в Россию немцам (это было необходимо, ибо иначе немцы не разрешали отправлять посылки нашим в Германию), что вызвало какие-то трения, по поводу которых мне и пришлось с ней говорить. Возвращаясь с нею от Мекк, я узнал от нее, что все городские парки засажены картофелем для уменьшения необходимости привозить продовольствие из-за границы. Оказалось, что посажен он даже в глубокой тени около самых стволов деревьев и чах с самого начала. В этом разговоре в словах Дурбан проскользнула старая неприязнь норвежцев к шведам, демократов к аристократам, оставшаяся с тех пор, когда эти страны были объединены в одно государство. Она мне сказала, например, что шведы называли норвежцев своими мужиками.