В тот же день, как и обычно, был я в заседании Кр. Креста. Разговорился я с Ординым о Голицыне, с которого разговор перешел на Государыню, проведшую его в премьеры. Рассказал он мне, что незадолго до того одна из близких Государыне дам (кажется, Нарышкина) попыталась повлиять на нее и убедить ее не вмешиваться в церковные дела, причем упомянула, что Государыня не родилась в православии и потому недостаточно его понимает, на что получила от нее ответ: «Да – это верно, что я родилась лютеранкой, но зато я дважды миропомазана, и поэтому лучше понимаю дух православия, чем вы все». Конечно, после этого разговор прекратился.

19-го февраля умер один из достойнейших членов 3-й и 4-й Дум М.М. Алексеенко, рядом с которым я просидел все 10 лет, что мы были с ним членами Думы. В начале своей карьеры ученый, профессор финансового права, он был затем попечителем учебного округа, а затем занимался частными своими делами, значительно увеличив за это время свое наследственное, уже немалое состояние. Вступив в Думу в возрасте уже почти преклонном, Алексеенко подавал здесь всем пример, как надо работать. Эта добросовестность его, в связи с его умом и познаниями, а также его тактичность и уменье держать себя с достоинством сделали то, что раз выбранный председателем бюджетной комиссии при самом начале работы 3-й Думы, он уже бессменно оставался им, переизбираясь почти всегда единогласно. Это был единственный член этих двух дум, пользовавшийся тогда и у всех членов правительства непререкаемым авторитетом: если Алексеенко был за или против известного проекта, то почти наверно и вся Дума была того же мнения. Вполне понятно, что при таком положении Алексеенко в Думе, ему охотно прощался один его недостаток, а именно крайняя его обидчивость. Достаточно было Бюджетной комиссии не согласиться хотя бы в мелочи с его мнением, как Алексеенко слагал с себя обязанности ее председателя. Приходилось каждый раз вести с ним переговоры, убеждать его в несущественности разногласия и упрашивать его взять свой отказ обратно, что всегда и удавалось.

В частных отношениях Алексеенко был удивительно милым человеком. За 10 лет нашего соседства по месту в Думе я не помню, чтобы его недовольство или раздражение по поводу дела переносилось и на третьих лиц. Кроме того, большая общественная работа, которую он выполнял всю свою жизнь, выработала у него удивительную терпимость к чужим мнениям. Начиная с 1913 г. он почти непрестанно болел, сердце его слабело, и уже в 1915-м это был только остаток прежнего Алексеенко. Ум, опыт были в нем все те же, но силы уже ушли безвозвратно. Малейшее волнение отзывалось на сердце, биения которого учащались до 130-140. Словом, для работы он был совершенно потерян, и только числился председателем комиссии. Поэтому смерть его всех нас огорчила, но не поразила – это был лишь вопрос времени, а то, что он умер, не увидев революции, конечно, явилось счастьем для него.

В течении этих дней обычная Петроградская жизнь шла своим чередом. В Красном Кресте состоялось совещание всех фронтовых главноуполномоченных, обсуждавших те мероприятия, которые необходимо осуществить к летней кампании, причем опять на всех фронтах требовались военным начальством новые учреждения. 18-го я был приглашен в санитарную Комиссию Особого совещания по обороне для обсуждения вопроса о клинике для лечения отравленных газами. После заседания я возвращался из Мариинского Дворца с председательствовавшим в нем Гучковым, который очень мрачно смотрел на наше общее положение. Развить промышленность нам удалось, но теперь нет материалов для производства железа, а главное угля, и за недостатком их приходится останавливать заводы или сокращать их производство. Незадолго до того пришлось, например, отклонить предложение одного завода об изготовлении 2000000 ручных гранат, ибо не было возможности предложить ему необходимый для этого материал.