Роджерсон[34], говорили, предписал императрице, для возбуждения аппетита, употреблять перед обедом рюмку Гданской (Данцигской) водки. Екатерина последовала совету врача. Лечение это производилось с пользою, уже несколько времени. Однажды Екатерина, шутя, выхваляла пользу и дешевизну лечения.
– Не так-то дешево, государыня, – отвечал ей граф Брюс[35], – по счету мундшенка выходит всякий день два штофа этой водки.
– Ах, он старичишка! – говорит императрица. – Что подумают обо мне? Велите позвать.
Явился седой, согбенный старик, которого имя я запамятовал.
– Сколько выходит у тебя, – спросила императрица, – ежедневно Гданьской водки?
– Два штофа, государыня!
– Не грех ли тебе; могу ли я два штофа выпить?
– Выслушайте, матушка государыня, выходит иногда и более; ваше величество выкушаете только четверть рюмочки; но только что выйду от вас, выходит дежурный генерал-адъютант. «Дай отведать царской водочки». Я ему рюмочку. А тут дежурные флигель-адъютанты, камергеры, камер-юнкеры, глядь, штофика-то и нет. Бегу за другим; тут и Бог весть, что нахлынет, и докторов, и лекарей, и прочих. Все просят отведать царской водочки! Наконец возвращаюсь в буфет: семга, и я отведаю царской водочки: позову помощника, – двух штофиков и нет!
– Ну, ну, хорошо, – сказала императрица, улыбаясь, – смотри только, чтобы более двух штофиков в день не выходило.
Как снисходительна она была, а по ней и вельможи, к неуважительным предметам, к малостям, может служить следующий анекдот. Однажды, после обеда, играла императрица в карты с графом Кириллом Григорьевичем Разумовским. Входит дежурный камер-паж и докладывает графу, что зовет его стоящий в карауле гвардии капитан.
– Хорошо! – отвечал граф, и хотел продолжать игру.
– Что такое? – спросила императрица.
– Ничего, ваше величество! Зовет меня караульный капитан.
Императрица положила карты на стол:
– Подите, – сказала она графу, – нет ли чего? Караульный капитан напрасно не придет.
Граф вышел и немедленно возвратился.
– Что было? спросила Екатерина.
– Так, государыня, безделица; господин капитан обиделся немного. На стене, в караульной, нарисовали его портрет во весь рост, с длинной косою и со шпагою в руках, и подписали: «тран-тараран, Булгаков храбрый капитан».
– Чем же вы решили это важное дело? – спросила государыня.
– Я приказал, коли портрет похож, оставить, коли нет, стереть. – Государыня расхохоталась.
Как уважала она службу людей, в каком бы чине они не были, и тем самым заставляла и своих вельмож поступать так же, докажет следующее: граф Николай Иванович Салтыков, по рапортам начальствовавших лиц, представил императрице об исключении из службы одного армейского капитана:
– Это что? Ведь он капитан, – сказала императрица, возвысив голос. – Он несколько лет служил, достиг этого чина, и вдруг одна ошибка может ли затмить несколько лет хорошей службы? Коли в самом деле он более к службе неспособен, так отставить его с честью, а чина не марать. Если мы не будем дорожить чинами, так они упадут, а уронив раз, никогда не поднимем.
Вечерние беседы в Эрмитаже назначены были для отдыха и увеселения после трудов. Здесь строго было воспрещено малейшее умствование. Нарушитель узаконений этого общества, которые написаны были самою императрицей, подвергался, по мере преступлений, наказанием: выпить стакан холодной воды, прочитать страницу Телемахиды, а величайшим наказанием было: выучить к будущему собранию из той же Телемахиды 10 стихов. Говорят, Лев Александрович Нарышкин