Ривка со страхом и недоверием смотрела сквозь приспущенный на глаза платок на проходящий мимо, качающийся в такт верблюжьей походке странный мир, так непохожий на людные улицы родного Харрана. Ночами, когда спала вся вселенная, храпели погонщики, сонным теплом дышали верблюды, думая о своих верблюжьих делах, девушка тихонько плакала, и некому было ее успокоить. Старый Элазар обращался с ней подобострастно и вежливо, как подобает верному слуге, остальные обходили ее стороной, вежливым кивком отвечая на приветствие. Она была для них молодой госпожой, невестой Ицхака, сына Авраама, не более. Ей подобало служить, и не говорить лишних слов. Ее надо было охранять, как сосуд с благовониями.

Постепенно Ривка начала любить дорогу. Степь не пугала ее больше своей жаркой пустотой, она почувствовала то, что никогда еще не ощущала – свободу. Дом отца, где скупой и пронырливый Лаван заправлял всеми делами, желтые улицы Харрана, пустые и гулкие, где ее шаги отдавались эхом от глухих стен домов, однообразная работа по дому, да болтовня с подругами, все уходило куда-то назад, покрывалось пеленой забвения.

А дорога бежала вперед и вперед, позади остался Харран, а потом и торговый богатый Кархемиш, встали голубоватой дымкой на горизонте горы сирийские, за которыми лежала земля Кнаанская, будущий дом Ривки. Они становились ближе и ближе с каждым днем, пока караван не вошел в ущелье, где горы смыкались, и только голубая полоска неба была видна над головами путников. А потом ущелье закончилось, и Ривка, совершенно неожиданно, увидела внизу свою землю, Кнаан, чашу озера Киннерет, маленькие белые городки, окруженные крепостными стенами, рощицы оливковых деревьев, редкие поля и узенькие смешные речушки, прихотливо извивавшиеся по лицу земли, словно старушечьи морщинки. Через два дня караван, пройдя мимо Хацора, подошел к Шхему.

Конец ознакомительного фрагмента.