Как понять это нам, для которых «я люблю» чаще всего означает «я нестерпимо хочу».

Два верстовых растения, два ствола в заснеженном пространстве начала прошлого века – «Распад атома» Иванова и «Записки Мальте Лауридса Бригге» Рильке… И то, и другое корнями растут из христианства, цветут его цветом, болеют его тлёй и грибками, одной зимой застаны, одним снегом засыпаны.

И там, и там – рассматривание содержимого мусорного ведра, освещённого неотменимыми лучами предстоящей тьмы, вопрошённого её гулкими вопросами… Только вот после «Мальте» – как хочется жить, как крепнет сердце, какая надежда.

Как по-разному свет Христов преломляется в толще человеческого стекла, наспех и толсто напластованного, с песком отлитого!… о РАЗНОМ христианстве мы имеем право сказать… (а справа и слева – гундосые, ясные в своей бритой трезвости, в одномерном гуманизме, в жалеющем ласкосердстве, голоса: и РАЗНЫХ ХРИСТОВ знают люди… так предлагается расшатанному, как зуб, сознанию одно из самых страшных бесовских искушений современности, бедненькому нашему, ясни его в небо звёзды, сознанию, забывшему связь с умом, утратившему то, что знали и досократики, и акушер Сократ, и блистающее вежество и весёлость Платона-Аристотеля, и аскеза Стои, уважаемая нами как наполнитель культуры, но презираемая как чрезмерность, и даже Плотин с Ямвлихом: позу вежества и веры, склонение ума перед Первоисточником, безапеляционный примат добра и смысла перед всяким дискурсом…)

– Ох, батюшка, что-то веселюсь весь день!… Это наверно грешно?

– Да нет, думаю, не грешно. Грешно – это когда среди веселья, бывает, вдруг получишь по носу от жизни – и сразу так сильно впадёшь в обиду, обескураженность, маловерие, уныние, а главное – теряешь благодарность Богу, словно этот удар по носу куда фундаментальнее и главнее, чем веселье…

Вот это мне так понятно и близко – «всякое житейское отложим попечение»…

(И, к слову, мне так страшно бывает, когда Церковь и служба становится для меня – житейским попечением, а не «взять в руки целый мир, как яблоко простое»…).

«рог спасения».

в алтаре стоит аналойчик литого софринского производства; внизу у него – отростки, чтоб вешать кадило; держусь за них.

Здесь у нас, в Сергиевом Посаде, на 9м этаже – балкон.

Не балкон, а лоджия – метров шесть длиной…

Не застеклена (дорого).

Зато летом хорошо, или вот в такие дни, как сегодня…

Прямо перед глазами, как в раме, всю ночь – Большая Медведица.

И – особая тонкая грусть – далёкий самолёт, время от времени медленно мигает, подаёт сигналы нам, которые внизу: «Вы живы? мы – живы… мы летим».

Отцы наши ели кислый виноград были жадны и недальновидны. Потому пришёл в наш город лукавый прощелыга с дудкой и увёл нас всех в социальные сети.

А сам скрылся в мелочах.

Сиречь в ветках комментариев, в разновидных срачах и холиварах…

Думаю вот о чём: ум, рацио – чего часть, тела или души?

Если тела – то и сгниет, и ляд бы с ним, с тленным-то.

А если души – то почему душа часто бывает безмозглая?

Во сне, например.

Прямо всё её во сне «впечатляет»; всякая дребедень – как откровение; а проснёшься – тьфу, да и всё.

Где во сне – рацио? Где ум?…

Ещё думаю (вернее, думал вслух во время проповеди, которую положено сказывать во время Литургии): апостольское зачало было из второго послания к коринфянам (то-то общинка проела печени её основателю и отцу духовному!…), про то место, где Павел просил у Бога отнять у него немощь, а Бог ему: успокойся, мол, сила Моя в твоей немощи совершается.

Что такое моя немощь, думаю я?