– Как ты поживаешь, Милли? – вдруг спрашиваю я. – Я имею в виду, ты счастлива?

– Счастлива? Ну, конечно, счастлива.

Она выглядела так, словно судачила о погоде. Словив мой взгляд, она помрачнела.

– А что вообще означает это слово? Что такое счастье, Питер?

Мне совершенно не хотелось философствовать. Я чувствовал себя сжатым в кулак. Встреча с начальником, работа, которую я уже ненавидел, решения, которые необходимо было принять – все это давило на меня тяжким грузом.

– Ты меня спрашиваешь? – бросил я и налил себе апельсинового сока.

– Ладно, – после некоторого молчания продолжила она: видимо, Милли тоже не была настроена на сложные разговоры. – После твоей встречи ты можешь что-нибудь написать. А вечером поужинаем втроем. Ридли возвращается поздно, но мы можем начать пить хоть в пять вечера.

– Это обнадеживает, – ухмыльнулся я.

– Ты мне не нравишься.

– Почему? – я рассмеялся. – Я плохо выгляжу?

– Нет. Ты какой-то напряженный. Что ты ждешь от Лондона? Не жди, что он примет тебя с распростертыми объятиями.

– Я ничего такого не жду, – пробурчал я.

– И не дуйся как мышь на крупу. Кто еще скажет тебе правду? Какие у тебя планы? Стать звездой постмодернистской живописи?

– Да ничего такого я не хочу… Я пробую, ищу. После Америки мне опостылело реалистичное искусство. Я хочу чего-то нового. Мне нужно время, чтобы понять, чего именно.

– Я познакомлю тебя кое с кем. – Милли снова закурила. – Лондон кишит художниками. Возможно, тебе будет полезно пообщаться с кем-нибудь… А вообще, – в ее глазах заискрилась идея. – Лучший вариант найти спонсора, желательно покровителя… Мецената. И я знаю, кто может помочь! – она присвистнула, довольная собой.

– И кто же это? – недоверчиво бросил я.

– Жакоб Эльсон, француз. Мы его обожаем. Он какое-то время возглавлял французскую газету про искусство. Писал критические статьи, восхвалял современное искусство, за что и поплатился. Но сейчас он один из самых богатых меценатов в мире, дорогой. Часто видимся с ним в «Глории».

– «Глории»?

– Самое модное место в Лондоне, дорогуша! – Милли произнесла это так, словно я затруднился сложить два и два.

– Ну уж прости, я несведущ в светской жизни. Это все не слишком по мне. Если ты запамятовала, я мальчишка с фермы.

– Ты будущий Рембрандт!

– Ну уж конечно, – я рассмеялся.

– Кстати мальчики с фермы сейчас в чести, твоя непосредственность может сыграть тебе на руку. Да и твои живописные пейзажи – настоящие шедевры, без слез смотреть на них просто невозможно.

Я саркастично ахнул.

– Не лучший комплимент в адрес моих работ!

– Ты понял меня, – кокетливо сощурившись, проронила она.

– Да, Милли. Ты всегда крайне точна в своих сентенциях.

Мы продолжили есть, пока ей снова не пришла в голову мысль.

– Мне бы хотелось, чтобы ты стал великим.

– Ну еще бы. Мне кажется, ты собираешь свою собственную коллекцию великих друзей.

– Нет, ты иной случай, Пит! Я знаю тебя, сколько себя помню. Ты всегда был не такой, как прочие. Ты особенный. И талантливый! Неужели ты сам не хочешь встать на пьедестал успеха?

Я поражался, как мартини способно обогатить лексикон всего за какие-то пять минут.

– Милли, я хочу успеха. Хочу разбогатеть, быть признанным. Я за этим и приехал в Лондон! Но все эти ненавистные ухабы, которые нужно преодолеть убивают мой запал. Будем надеяться, что все это временно! И уже следующим летом мы будем чествовать мистера Брауна – художника, затмившего всю старую школу живописи!

Мы подняли бокалы и чокнулись, смакуя момент. Хотя, конечно, меня пугала реальность. Я вынужден был жить у Милли, работать в месте, которое заранее презирал, и наскребать средства на жизнь. Я хотел всего и сразу. Но какая-то часть меня принимала безысходность моего положения – в конце концов, каждому художнику нужно пройти определенный путь, чтобы приблизиться к славе. Да и в принципе – любому человеку, какому бы искусству он ни служил.