Меня замутило при мысли о том, что я перетащила мою пятилетнюю дочь из благополучного района под бок к уголовнику. Каждое слово Сэл и еще этот ужасный запах, окутывающий ее, словно прозрачный туман, только усиливали тошноту.

– Мне пора, – пролепетала я, торопясь улизнуть прежде, чем она решит поведать еще какую-нибудь неприятную подробность о своих отпрысках. – А то опоздаю в садик.

– Ладно, милая, забегай, как устроишься, чайку попьем, поболтаем. – Соседка вскинула на прощание руку, отвернулась и пошла к себе.

Я поспешно завела мотор и отъехала от обочины.

Но, хотя у нас не было и не могло быть ничего общего с этой Сэл, ее приглашение забегать на чашку чая встряхнуло меня, невольно напомнив о прежней жизни.

Нет, я, конечно, ценила и близкие отношения с мамой, и ее помощь, и все же временами очень не хватало возможности посидеть с хорошей, проверенной подругой – может быть, даже за бокалом вина – и выговориться, а в ответ услышать не осуждение или жалость, а понимание и сочувствие.

Но подруги тоже остались в прошлом.

Сначала Пола, с которой мы дружили почти всю жизнь. Она переехала в Испанию пять лет назад, и постепенно общение свелось к рождественским открыткам, в которых мы обе, словно сговорившись, писали: «Хорошо бы как-нибудь встретиться», – прекрасно зная, что этого никогда не произойдет.

Потом была Тара. Когда наши мужья были дома, мы встречались и вчетвером ходили куда-нибудь поесть или выпить, а когда они уезжали в командировки – брали напрокат какой-нибудь фильм и покупали еду навынос.

Ее муж, Роб Боуэн, был в тот день с Эндрю. Он погиб на месте.

Тара была тогда на четвертом месяце и, как я слышала, потеряла ребенка. Горе должно было связать нас вместе, но вместо этого разлучило.

Я сама еще не опомнилась от трагедии, когда решила послать открытку с соболезнованиями. Но что написать? Помню, как долго мучилась, подбирая слова, пока наконец не остановилась на варианте: «Мне очень жаль». Позорно, банально, шаблонно, пусто и очень мелко. Совершенно не соотносимо с масштабом произошедшего.

Что же касается соседки…

Сэл, конечно, по-своему очень милая женщина, но ее речь – не то, что следовало бы слышать моей дочери. К тому же мне совсем не нравилось то, что она говорила о Колине.

Доехав до большой круговой развязки на вершине холма Синдерхилл, я оказалась в длинной колонне автомобилей. От трассы М1 в центр города шел непрерывный поток медленно движущегося транспорта, и пришлось ждать почти целую минуту, прежде чем появилась возможность проехать прямо, к усадьбе Брокстоу.

Гигантские плакаты отеля слева анонсировали обширную свадебную ярмарку, которая должна была состояться в конце месяца, и трибьют-группу, выступавшую в ближайшие к Хеллоуину выходные.

Тут я поняла, что еду не по той полосе, и попыталась выбраться на нужную, но было поздно. Машина сзади громко, протяжно засигналила, и я, поймав взгляд водителя в зеркальце заднего вида, подняла руку в знак того, что прошу прощения, но его лицо перекосила гримаса ненависти, а губы задвигались, изрыгая ругательства.

Пришлось бороться с внезапным желанием ударить по тормозам, чтобы наши машины «поцеловались». Просто хотелось причинить неудобство этому грубияну.

Понятия не имею, откуда взялось это желание. После смерти Эндрю разрушительные идеи просто падали в мою голову, как будто их кто-то нашептывал.

Когда я посмотрела на свои руки, то увидела, что сжимаю руль так крепко, что костяшки пальцев побелели.

– А еще, мамочка, у них нет новых наборов «Лего», – жаловалась Эви, пока я вела ее к машине.