Дверь палаты распахивается, и я напрягаюсь. Конечно, никто не может прийти и просто отключить аппарат, поддерживающий во мне жизнь, но рано или поздно этот день настанет.

Внутри я воплю, бросаюсь с кулаками на прозрачные стены своей тюрьмы, бьюсь в них изо всех сил. Лишь бы они поняли, что я все еще здесь, с ними. На то они и врачи, чтобы отличать жизнь от смерти, разве нет?

Но в комнате тишина, а я лежу неподвижная и безмолвная. Застывшая в вакууме между жизнью и смертью.

Я жду знакомых голосов, медицинской терминологии. Заумной, но неспособной скрыть простую истину – врачи собираются меня убить.

Потому что так оно и будет. Если они отключат аппарат, то я умру.

Однако голос, который я слышу, мне незнаком.

– Здравствуйте, сегодня я буду заботиться о вас. Заменяю коллегу. – Надо мной на мгновение появляется сияющее улыбкой лицо. Я пытаюсь сфокусировать на нем взгляд. – Не знаю, слышите вы меня или нет, но говорить я все равно буду. Представлю себе, что вы всё слышите.

Остальные санитарки никогда не разговаривают со мной.

Лицо исчезает из поля зрения, но слышно, как она, мурлыча себе под нос, возится с аппаратом, снимает показания, что-то подсчитывает.

– На улице сегодня славно, – говорит она, принимаясь за стандартный комплекс процедур, положенный таким безнадежным овощам, как я. – Солнечно и не слишком ветрено, прямо как я люблю. Вот закончу смену и съезжу к себе на участок, повожусь там часок-другой… Что может быть приятнее работы в саду, правда?

Еще одно воспоминание проплывает мимо, но я успеваю словить его.

С самого первого дня, когда Эви начала играть в новом саду, приходилось бросать все дела и присматривать за ней.

Я специально разведала местность в день приезда, чтобы понять, насколько безопасно будет оставлять маленькую девочку одну.

Обошла дом кругом, прогулялась по соседним улицам…

И поняла, что совсем не безопасно.

Наш дом был последним в ряду. Четырехфутовый забор окружал с трех сторон поросший травой задний двор с незапиравшимися воротами. Неровная живая изгородь отделяла это место от соседнего участка. Ворота открывались в проулок, ведущий к оживленному шоссе. Соседи были жутко грубыми, женщина так просто кошмар… как же ее звали? Нет, не помню… у нее были два сына, которые целыми днями только и делали, что курили «дурь», судя по запаху из их вечно открытых окон.

Иногда я невольно задавалась вопросом: зачем человеку в здравом уме и твердой памяти понадобилось жить здесь? Какая мать потащит своего ребенка в такой район?

И поклялась, что, пока нет возможности изменить это, буду делать все от меня зависящее, дабы уберечь Эви. Буду смотреть за ней в оба глаза.

Самое печальное, что тогда я и впрямь верила, будто у меня это получится.

Но в итоге я подвела Эви. Страшно подвела.

Как часто я раздражалась на маму за то, что она совсем избаловала внучку, и вдруг все стало наоборот: когда появились осы, ее присутствие рядом стало настоящей удачей, за которую хотелось благодарить вселенную снова и снова.

Когда мы выскочили на улицу, Эви визжала, мама вопила, соседи прилипли к окнам, но только леди из дома напротив вышла, чтобы помочь.

– Я Нэнси, – сказала она, присаживаясь перед Эви на корточки. – Медсестра. Что случилось?

Мама объяснила.

– Плохо, – сказала Нэнси и, оглядев покусанные щечки девочки, потянулась к ее голым рукам.

– Нет! – Дочка уткнулась лицом мне в ногу, а руки спрятала за спину.

– Эви, эта леди только посмотрит.

– Не хочу.

– Всё в порядке. – Нэнси улыбнулась ей и посмотрела на меня. – Помажьте «Савлоном»[4], и через пару часов опухоль спадет. Насколько я вижу, жал в ранках не осталось, так что всё должно быть в порядке.