Наконец очутившись за оградой, она разочарованно вздохнула: впереди сплошной стеной росли кусты да деревья, только теперь уже дикие, лесные. Но пёрышко уже неслось вглубь леса, хочешь не хочешь, пришлось спешить за ним. Почему она должна следовать за неугомонным пером жар-птицы, так бесцеремонно ворвавшейся в её сон, Дара не знала, однако повиновалась без колебаний: просто чувствовала, что так надо.

Тёмная чаща, полная загадочных ночных шумов и странных запахов, окружала её со всех сторон. Но страшно не было, лишь волнительно – настолько, что она не чувствовала ни холода, ни сырости, хотя была в одной тонкой сорочке, уже намокшей от росы. Дара брела по лесу, устремив взгляд исключительно на мерцающее впереди пёрышко, тем не менее, ни разу не споткнулась о кочку или корень, ни одна ветка не хлестнула её по лицу: густой подлесок словно раздвигался перед ней, а за её спиной снова смыкался.

Как долго она шла? Может, долго, а может, и нет: время будто утратило смысл… Внезапно впереди показался широкий просвет. Поляна, на которую Дара вышла, казалась смутно знакомой. Приглядевшись, она увидела круглое каменное строение под сенью высоких стройных сосен. И тотчас его узнала: храм Триединой! Сёстры и их воспитанницы приходили сюда совсем недавно, на Самхейн, когда жители всей страны отмечали конец сбора урожая и наступление зимы, а до этого на Мабон, осеннее равноденствие. Только шли они сюда почти полдня, сначала по высокому морскому берегу, а затем по широкой лесной тропе, часто останавливаясь и распевая гимны благодарности Природе в целом и Триединой богине как олицетворению женского начала…

Пёрышко поплыло к входной арке. Здание, сложенное из местного камня, белого с тёмными прожилками, было совсем невысокое, круглое, с крышей-куполом и восьмью стрельчатыми окнами. В отличие от величественных, колоннами и башнями украшенных обиталищ мужских богов: Дагды, Тараниса, Огмия или Белена – святилище покровительницы женщин было по-домашнему уютным. При солнечном свете на мраморный пол сквозь витражи в окнах падали разноцветные узоры, создавая видимость светящегося ковра. Однако теперь внутри стояла кромешная тьма. Волшебное пёрышко покрутилось в воздухе, затем вдруг опустилось Даре на плечо и застыло, словно маленькая золотая брошь. Девочка тронула его пальцем: перо держалось, будто приклеенное. Значит, пришли.

Только зачем?

Дара всмотрелась в середину храма, где, насколько она помнила, во время священных обрядов стояли каменные чаши: одна с водой, вторая с огнём. Но вместо чаш разглядела на полу груду тряпья. Девочка осторожно приблизилась, наклонилась – и тотчас отпрянула: там, завёрнутый в старое одеяло из овечьей шерсти, лежал человек.

Мальчик. Примерно её возраста. Он лежал на спине, и луч лунного света, внезапно ударивший в окно, упал на застывшее лицо, как будто высеченное из того же белого камня, что и плиты пола. Руки, выпростанные поверх одеяла, были тоже белые и очень худые, кожа да кости. Голова мальчика была совершенно лысой, брови и ресницы тоже едва обозначались, глаза закрыты.

Жуткое зрелище, честно говоря. Однако что-то заставило Дару опуститься на колени рядом с безжизненным телом и прикоснуться пальцами к шее у подбородка. Под холодной сухой кожей едва ощутимо пульсировала кровь: мальчик был жив.

Но на грани смерти. Это Дара чувствовала так же отчётливо, как пропитанный благовониями воздух и гладкий пол под ногами. Следом вспыхнул целый рой вопросов: кто этот мальчик, что с ним, как здесь оказался и зачем? – и так же быстро угас. Осталось только понимание: она может его спасти. Она должна его спасти!