– Буратино! – буркнул Борис, облизнув внезапно пересохшие губы.

– Ну смотри, физиономия твоя, – равнодушно согласился Клык. – А то еще не поздно назад отыграть.

– Назад только раки пятятся, – резко выдохнул Борис. Глаза его из-под прихмуренных сосредоточенно бровей глядели остро, чуть ли не зло. Ноздри слегка раздулись, чуя дыхание близкой схватки: резкий запах «адреналинового» пота, чуть разбавленный подвальной сыростью, алкогольными парами и табачным чадом. Запах настоящей – взрослой! – жизни, доселе запретной и недосягаемой. Сегодня, сегодня он в нее шагнет. Да что там шагнет – окунется. Станет ее частью, нет, не частью – хозяином. Теперь это будет его собственная жизнь. И на пути к ней он разнесет в пыль любую помеху… Или его разнесут… Ну нет, этого не случится, не может случиться!

Кулаки его непроизвольно сжались, по плечам, рукам, спине, шее прокатились волны предвкушающих схватку мускулов. В голове зашумело.

Эх, жалко, Аленка его сегодня не увидит! Хотя она, наверное, пришла бы в ужас, поэтому так даже лучше. Потом он просто поставит ее перед фактом. Свершившееся обсуждать бессмысленно и глупо. Тем более что он ведь не просто так – он заработает наконец денег. Пусть, с официальной точки зрения, он еще пацан – ха, как же! Мальчишка от взрослого мужчины чем отличается? Тем, что сам решает проблемы. Он принесет кучу этих дурацких денег, и это сразу решит массу проблем. Первым делом – снять для них с Аленкой какое-нибудь жилье. Нельзя ей оставаться со своей семейкой – это ж не дом, это притон какой-то. И он, как полагается взрослому мужику, сможет наконец ее оттуда вытащить. Потом… потом – родители. В первую очередь – мать. Можно будет прямо у нее спросить: сколько ты получаешь в своей конторе, где из тебя только что веревки не вьют? Сколько можно горбатиться на этих упырей? – он как будто видел этот будущий диалог. И недоумение матери, и собственную уверенность: куда деваться, спрашиваешь? Для начала съезди в санаторий, отдохни. Вместе с отцом. На месяц, на два, на сколько нужно – не проблема. Ах, на какие шиши? Пожалуйста, мамочка, вот, получи – все по-честному, все заработанное. И костюм новый отцу купи, и себе чего-нибудь – деньги будут, я еще заработаю, не беспокойся.

Очнулся Борис от встревоженного братнина шепота:

– Ты чего, на ходу спишь? Ох, зря мы пришли, ты глянь, какие рожи, жуть, как в триллере каком-нибудь. Слуш, мож, пока не п-поздно, с-свалим от-тсюда? – Глеб от волнения даже заикаться начал, постукивая зубами, как в ознобе. – И у тебя самого физия – бр-р. Как закаменел весь. И глаза стеклянные. Эй, братишка, ты…

– Не боись, – Борис растянул непослушные, точно резиновые губы в некое подобие ухмылки. – Вот увидишь, я их всех сделаю! Сделаю! Будет им небо в алмазах!.. А ты под руку не каркай, настрой мне не сбивай. Боишься – топай домой, не держу.

– Вот прям! Так я тебя, дурака, одного тут и оставлю! – Глеб слегка приободрился: оказывается, напугавший его стеклянный взгляд не просто так, а – настрой. Значит, братишка знает, что делает, и мешать ему не стоит. Впрочем, его все равно не переубедишь. Глеб и сам был такой. Ну, или почти такой. Фамильная черта. Оба в отца пошли. Тот, как Ломоносов, в Москву пешком притопал. После детдома. Ему там направление в техникум после восьмого класса выдали – типа вот твоя стезя, ползи и не рыпайся. А он рванул в большую жизнь. Добрался до столицы, а там не к бомжам подвальным прибился – подсобником на стройку. Спал в бытовке, потом угол в рабочем общежитии дали. В вечернюю школу пошел, потом в Строгановку. Там на такого абитуриента рты пораскрывали: сирота, лимитчик, после вечерней школы. Таких без блата только в тюрьму берут, а этот… А «этот», ко всему прочему, еще и чуть не всю Третьяковку в блокнотик перерисовал. Точнее, в одиннадцать альбомов. Вот и взяли. Поохали, поахали, но – взяли. Такой вот у них батяня – со стержнем внутри, как говорится. После, правда, он через стержень этот и жизнь свою наперекосяк своротил, но это уже к делу не относится.