Когда рефери объявил: «В синем углу ринга неистовый Иван Мозоль», – и трибуны одобрительно загудели, Борис только усмехнулся, отыскивая глазами Глеба. Тот, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в альбом, что-то шептал. Батюшки! Да он молится, что ли?! Во дает брательник! Неужели впрямь не понимает, что сейчас будет? А еще художник! Где твой глазомер, мазила?!

Девица на высоченных каблуках, забавно повиливая аппетитной задницей, демонстрировала публике табличку с номером раунда, прямо в ухо что-то нашептывал Клык, а Борис сосредоточился на подсчете: с каким интервалом у Мозоля подергивается глаз. М-да. Неровно как-то. Сперва пять секунд, потом девять, потом семь… Ага! Вот опять: пять, девять, семь. И опять. Все, уважаемый кровавый мозоль, я тебя посчитал. Да-да, как тот козленок из мультика. Ну, козленком дадим тебе попрыгать. Давай, покажись публике – повопи, поскачи, позадирай эффектно свои перевитые канатами мышц ноги. Попрыгай, а я погляжу, с какой стороны тебя брать…

Мозоль тоже не собирался «класть» выставленного против него пацана сразу – положишь, а потом Клык весь мозг выест, мол, публика зрелища желает. Это Мозоль успел усвоить твердо. А мальчишка напротив – тьфу, его в любой момент положить можно. Вот Мозоль и тянул время – танцевал по рингу, красовался мускулами, проводя эффектные, хотя и не слишком опасные атаки, от которых «пацан» до поры до времени уходил. Но Мозоль бился не первый день, потому знал: ушел раз, ушел другой, потом начнет уставать и свой удар словит. А пока попрыгай, пацан, публика это любит. И я с тобой попрыгаю…

Пропрыгал он до середины второго раунда.

Босс, наблюдавший за боем из центральной ложи, только ахнул, когда Борис провел свой первый в этом поединке – и он же последний – удар. Движение было настолько стремительным и точным, что никто – ну, почти никто – не понял, что произошло. Вот только что Мозоль плясал по рингу, осыпая никого не известного парнишку градом ударов – парнишка уворачивался каким-то чудом, не иначе. Вот сейчас он рухнет, вот сейчас…

И вдруг вместо этого – парнишка спокойно, чуть не вразвалочку идет в свой угол. А Мозоль, наподобие изображающей умирающего лебедя балерины, делает шажок туда, шажок сюда, взмахивает – так же по-балетному – руками, словно мух от себя отгоняет… и, сложившись пополам, рушится на ринг с таким звуком, что любому, кто хоть немного понимает, ясно – сам уже не встанет. Готов боец.

– Он – бог! – Босс вытащил из портсигара папиросу с анашой, щелкнул зажигалкой, втянул едковатый дым – автоматически, как будто забыв, что находится не в собственном кабинете, а в полном посторонних зале.

Впрочем, никому, кажется, и дела не было.

– Повтор! Повтор дайте! – кричали тут и там.

Это было его последнее нововведение: теперь каждый бой снимался – да не одной, сразу четырьмя камерами – и по завершении схватки желающие могли купить видеозапись. Бывало, впрочем, и как сегодня – зрители требовали показать подробности произошедшего на ринге. Он махнул сидевшему в будочке под потолком технику. Под скрип старых лебедок на ринг поползло полотнище экрана.

– Сразу конец боя давай! Второй раунд, – крикнул Босс наверх. Ему и самому не терпелось посмотреть на случившееся перед его глазами чудо в замедленной съемке.

Впечатление, впрочем, было совсем не чудесное. Борис в какой-то момент просто прекратил отступать и уворачиваться, ушел влево, ткнул противника пальцем в солнечное сплетение и пошел прочь от сонно взмахивавшего руками Мозоля.

– Я не понял, это чо? – произнес пьяноватый голос, очень отчетливый в наступившей вдруг тишине.