Я отшатнулась от окна, немного изумив профессора. Посмотрела еще раз внимательнейшим образом на него. Он никуда не летел. Он взял паузу.

– Юлия, что с Вами? – вежливо спросил он.

– Нет, ничего, все хорошо… только… А, может быть, мы сделаем перерыв и пойдем выпить кофе? – самым милым образом, чтобы скрыть шок от недавнего пребывания в вороньих перьях, спросила я.

– Да, конечно! – профессор был не менее мил, – я и сам хотел вам это предложить…

Я с некоторой опаской посмотрела в окно. Вороны не было.

Мы поднялись, чтобы переместиться к еде.

Что это было? Фантазии? Возможно.

А что если я реально «подхватила» часть вороньих мыслей? С людьми мне это иногда удается, почему не могло выйти с птицей?

Тогда я точно знаю, что ворона к счастью не способна. Она влекома инстинктом выживания и некими программами поведения, заложенными генетически: поесть, попить, поклевать. (Клевать почему-то было совершенно необходимо. И непрерывно перемещаться на небольшие расстояния. Клевать и отскакивать, двигаться и клевать, клевать, клевать…). Возможна стабилизация на уровне удовлетворения и мобилизация при неудовлетворении. Всё.

А что, если это была не ворона, а я? И мысли тоже были мои? И восприятие действительности за окном тоже было мое?! Это лично для меня еще страшнее! А вдруг, действительно, в то время, когда современные, относительно периода существования млекопитающих, структуры моего мозга тщетно пытались загрузить в себя Фихте, на поверхность сознания всплыло восприятие мира самыми древними частями моего мозга? И это моя животная сущность показала свой истинный лик?! И это я, женщина, ранним зимним утром цитирующая Гераклита, остро желала скакать в поисках еды?

Для меня это означает, что я, подобно вороне, тоже могу метаться в тисках инстинктов и для какой-то части меня мир всегда будет враждебен и опасен. Он навсегда останется в позиции «контр-я». Это произойдет немедленно, как только я перестану использовать свой мозг в полном объеме для анализа окружающей среды, осмысления, принятия результатов этого анализа и дальнейшего влияния на мир на их основе. Мир мгновенно станет враждебным и непредсказуемым. Это будет почти незаметно для меня и может произойти мгновенно, как случившееся перемещение в воронью душу.

Образованные и умственно развитые люди гораздо счастливее в целом по популяции, чем необразованные, доказано социологически6. И мне это абсолютно понятно. Ворона, или, чтобы не заходить на территорию орнитологов, «ворона», существующая во мне, к счастью не способна.

Уважаемый профессор был счастлив. Об этом говорили его выражение лица, здоровье, веселый и легкий нрав, спокойное отношение к миру, который для него был предсказуем, управляем и оттого безопасен.

Если «ворона» не способна к счастью, означает ли, что она несчастна? Вовсе нет. Потому что категории «несчастье» для нее не существует точно также как и категории «счастье».

Как только мы осознаем необходимость если не счастья, то, по крайней мере, благостного, умиротворенного состояния души, мы приближаемся к таким понятиям как принятие и прощение. Самих себя и других людей.

Казалось бы, такая простая вещь – простить. Мы все время говорим: «Извините, простите, пожалуйста, прошу прощения, не стоит извинений, не за что…». Прощаем ли?

Настоящее прощение – вещь сложная. Думается мне, что оно укрепилось в нравственности человечества вместе с распространением мировых религий. Одновременно с фиксацией неравенства как позитивного факта. (Сколь бы дико ни звучала для вас сейчас эта фраза, примите ее пока просто к сведению). Поясняю. Сложно простить равного себе. Равного справедливее предавать суду и заслуженному наказанию, требовать с него выкуп, цену обиды или пролитой крови, мстить ему и его роду. С равным – ветхозаветное «око за око и зуб за зуб». И это справедливо.