И без перевода было ясно: надо разоружаться. Тем более что еще на своей стороне, в последних пределах России, на последнем смотру атаман разложил все их карты до последнего козыря – тяни, выбирай, где смерть легче. Тогда и сказал, что за их оружие власти Китая обещали всех кормить год. А там – если Бог не выдаст, то и свинья не съест. Авось, все и переможется…

Английские и японские винтовки, японские и американские пулеметы фирмы Виккерса и Кольта, французские от Сент-Этьена и Льюиса и, тоже французские, скорострельные ружья Шоша – все то, что было выбрано из негодного, будто в насмешку посланного союзнического оружия и доведенное до ума руками умельцев – сложили кучами.

Чуток утаив и для себя.

И, словно подведя черту под полной невзгод и страданий жизнью, назвали свою первую стоянку на чужой земле – лагерем Веселым.

Распорядок оставался обычный – уборка лошадей, гимнастика, строевые занятия. Все привычное, нужное – и отдыхали от тяжелой военной жизни, и утверждали воинский дух и дисциплину. Перед отбоем, после объявления приказов – молитва, которая на чужбине и вовсе стала необходимостью. Ею, оставшейся единственной прочной связью с покинутой Родиной, умягчали сердечную боль, умаляли холодный страх перед неизвестностью.

Многого не хватало – готовили на кострах, суп ели по армейской старинке – из медных бачков по пяти человек разом, но не роптали из-за такой безделицы, живя горячей надеждой на благополучную жизнь впереди.

Донимали калмыки, так радушно в первый день потчевавшие лепешками. Степняки, порой нападая даже среди бела дня, воровали из табунов боевых коней, с гиканьем и диким хохотом угоняя отбитых в степь. Погоня за ними не давала результатов – юркие, знающие все впадины, лощины и броды, избегая засад они уходили от погони. Применять оружие казакам, связанным приказом атамана держать себя как можно строже на чужой земле, было не с руки. Оставалось в сердцах плевать степнякам вслед да от души ругаться. Найти на них управу у китайских властей тоже было делом безнадежным. В ответ на жалобы атамана те присылали гонцов с депешами, в которых указывали на дикость калмыков, на их обычаи ездить на чужих лошадях, на то, что кража лошадей для степняка – подвиг, от которого ничто не в силах его заставить отказаться. Русских оповещали, что степняков так манят их подвиги, что их не останавливает даже неудовольствие своих, китайских, властей, у которых они подчас тоже крадут лошадей. А угнать их у военных другой державы – для них и вовсе подвиг. Так что с этим диким народом нужно поступать умеючи – никаких угроз, иначе будет еще хуже, наоборот, нужно льстить комплиментами да одаривать мелкими деньгами.

Деньги – это лучше всего.

Хвалите, улыбайтесь, давайте деньги – иначе останетесь без лошадей.

Причин для улыбок не находилось. Табун в тысячу боевых коней, что калмыцкий князь Сетал взял под свое покровительство и отдал степнякам для выпаса, тут же по приказанию китайских властей был угнан и спрятан в горах. И самый наивный из казаков понимал, что китайцы, спутав их своими условиями жизни, являются полными хозяевами положения. Партизаны, чувствуя унижение и растерянность, страдали как от физической боли.

Атаман не сдавался, ежедневно посылал протесты, указывая в них на все несоответствия реальности с договоренностями. На что китайские власти начали отвечать жестче, обвиняя в грабежах самих казаков, стараясь побольнее задеть и самого атамана – этого, несносного, неугомонного в своих обвинениях, побежденного победителя:

«Вы пишете, что ваши солдаты не занимаются грабежом. Но грабежом занимаются не только ваши солдаты, но и вы во главе с ними. Много слышали о вас, о вашей храбрости, как командующего Семиреченской армией, и вдруг вы занимаетесь грабежом. Пишете, что телеграфировали в Пекин и Урумчи, это ваша воля, можете телеграфировать куда угодно…»