Вот её рассказ.

Вызов поступил поздно вечером, без 15 двенадцать. Позвонила сама умершая. Ну, тогда ещё живая. Сказала, плохо с сердцем. Мы с водителем подъехали, я попросила его со мной сходить. Боюсь я одна. Первый месяц работаю. Не все ходят, а дядя Паша пошёл. И хорошо, а то я сама чуть не скончалась. Дверь входная была не закрыта, свет в прихожей горел, и в комнате – тоже. Старушка была не в ночнушке, одетая, сидела в кресле, много лекарств на столике рядом: бутылочки, таблетки, аппарат-давление мерить, кувшин с водой, стаканы. Валерьянка разлита, запах такой… сильный.

Меня увидела, рукой на стакан показывает, мол, пить, я так поняла, я к ней скорей, стакан подала, она глоток большой сделала. Я пока укладку открывала, смотрю – она стакан выронила. Стакан об пол стукнулся, а она… захрипела, вода – назад изо рта, я её за плечи… А она вздохнула тяжко так, протяжно, взглянула на меня строго, даже зло, и затихла. Скончалась, короче. Страшно это было. Первый раз у меня так. Приехала к живой, и вот на глазах она – мёртвая.

Я думаю, инфаркт. Вскроют – точно скажут. Мы полицию вызвали – смерть зафиксировать. Дядя Паша говорит, надо родным сообщить.

Телефон рядом с ней, в кресле, был. Меня трясло, он сам стал искать, кому позвонить. Но в адресной книжке номеров очень мало было. Только ваш и сына – с именами. Он сына сразу набрал. А я ваш номер себе в телефон сохранила, утром решила позвонить, ночью не стала.

У меня это первая смерть на вызове. Знаете… страшно умереть, но ещё страшнее со смертью остаться один на один.

Я не стала больше расспрашивать девчушку, по интонациям, по разговору поняла – та всё ещё под впечатлением. Оказаться нос к носу с Костлявой и не успеть помочь – согласна, это потрясает.

Тело отреагировало сразу. Противный холодок пробежал от ног до кончиков пальцев, меня пару раз передёрнуло и затрясло. Я сходила за пледом, укуталась, плеснула в чайник немного воды и застыла рядом с плитой. На стенке кухни явственно проступала фигура женщины, с которой на короткий миг свела меня судьба. Чайник свистом вывел меня из ступора.

Я выбрала самую большую глиняную чашку, налила чаю, плеснула из бутылки бальзама на травах. Потом достала из глубины верхнего ящика стола скользкую стеариновую свечу, что хранила на случай внезапного отключения света, сунула её в банку с горохом – другого подсвечника не придумала – и, придерживая плед подбородком, с чаем и свечкой в руках поплелась в комнату.

Потом я сидела в кресле с ногами, грела об чашку руки и нос, смотрела на огонь свечи – не поминальной, а какая была в наличии – и по крупицам воссоздавала историю, связанную с кратковременным знакомством с умершей.

Как сказала эта девочка? Страшно со смертью остаться один на один. Но Софья эта и жила – одна. Всех из своей жизни исключила. Сама. По своей воле. Она не выглядела на свой возраст. Сказала, что с 39-го. С этого года моя мама. А та выглядела моложе. Высокая, сухая, с ровной спиной, чисто и как-то по – особенному культурно одетая. Правда, так одевались в то время, когда я была еще школьницей. Сейчас эти наряды можно назвать старомодными. Смотрела по сторонам как-то свысока, разговаривала, будто делала одолжение. Есть такое слово «снизошла», вот оно как раз тут подходит.

Я приехала в санаторий позже других, как раз было время обеда. Меня проводили за столик, где в гордом одиночестве восседала дама, сразу показавшаяся мне высокомерной. Я присела напротив, дружелюбно поздоровалась и назвала своё имя, в ответ соседка посмотрела на меня строго и кивнула:

– Софья Андреевна. Думаете, я злюка? Все так думают. А я не злюка, я интроверт. Кушайте, не обращайте внимания.