Но и нам могло так отломиться! Представляю… Почему он своих мордоворотов сразу не свистнул? Говорят, все миллионеры с причудами. Этот-то уж точно.

Первыми из «узкого круга» в тот вечер решили выйти я с Пацанкой и бородатый скульптор с усатой архитекторшей. И они, и мы думали испариться как можно незаметнее, но за мной увязался миллионщик. На улице его поджидала машина, около которой дышали свежим осенним воздухом два амбала в коже.

Миллионщик настоятельно просил меня сделать одолжение – воспользоваться его транспортным средством. Пацанка шептала, что её дом совсем близко, можно и пешком, а скульптор объяснил мне, что нам с Пацанкой выгоднее сначала подкинуть их, его с архитекторшей, на другой конец города.

Сердобольный миллионщик уговорил меня. Уговорил и скульптор.

В мастерской скульптора опять пили. Мастерскую ту смутно помню. Каменные бюсты, торсы, металлические вёдра, жестяные банки, которые то и дело гремели под моими ногами. Мастерская как мастерская – в полуподвале многоэтажки. Посещение её вообще бы из памяти выветрилось, когда бы моя спутница не забыла там плащ с ключами от квартиры.

У подъезда её дома машину мы бесцеремонно отпустили. Кожаный водитель дал лихо по газам, и полусловом не обмолвившись на россыпи наших слов благодарности. Кто мы для него – шантрапа.

Поторчали с хозяйкой квартиры перед пустым глазком безмолвной, равнодушной двери, как неродные, потыкались моими ключами в чужеродные замки и, куда деваться, – поплыли обратно к Саре Бернар на именины. Где находилась мастерская скульптора, вспомнить, естественно, не могли, да и куда тащиться за тридевять земель!

Когда отъезжали от Сары Бернар и её «узкого круга», я вздохнул: хоть от этого Пузы оторвались. И вот теперь возвращались – под дождём, подгоняемые злым осенним ветром. Один пиджак на двоих и ни одного трамвая на горизонте.

Я промок до нитки. У моей спутницы зуб на зуб не попадал. Видок наш был жалок, лишь змеино-золотой костюмчик её по-прежнему поблёскивал холодным высокомерием.

Квартира именинницы встретила нас гробовой тишиной. Двери так же нараспашку, но за столом только один человек – хозяин, муж Сары Бернар, без жены, без гостей, со смоляным чубом, упавшим на утыканный окурками торт.

Я спросил:

– Где все?

– Сам бы хотел знать, – ответил он.

Расспрашивать больше не было смысла, и мы пошли.

На пороге я заметил кровавый след. Опять кто-то подрался?

Из подъезда след вывел нас к тому месту, где стояла машина миллионщика. Дальше след обрывался. Хотели вернуться, растормошить художника, расспросить, но передумали, отправились по единственно верному и надёжному адресу.

Мой верный Штабс-Капитан встретил меня на пороге с перебинтованной рукой и бледный, как типографская бумага № 1. Фингал под глазом оттенял бледность. За Штабс-Капитаном в прихожую вывалила вся гоп-компания.

– Перебрались вот, – шевельнул он перебинтованной рукой.

– Вы как догадались, что мы тут? – поинтересовалась Сара Бернар.

Я шмыгнул засочившимся носом:

– Что с рукой?

– Да-а… – был лаконичный ответ. Объяснять принялся миллионщик:

– Он у нас дрессировщиком заделялься…

Оказывается, добрейшая душа Штабс-Капитан, до седины доживший, но по-прежнему обожавший собак, кошек, голубей и прочую тварь, очутившись в ванной именинницы и увидев гада, сказал: «Дай, Джим, на счастье лапу мне…». И протянул руку…

– Ещё повезлё, – анализировал миллионщик. – Эта порода выведена, чтоб сразу по локоть откусывать.

Кто-то вспомнил о неотложке.

– Сколько можно! – обиделась Сара. – Никакая она не бешеная.

– Сильно, что ли? – кивнул я на отоваренную руку.