14. 14

Мы сидим в какой-то ненормальной тишине. Она поглощает собой все живое. Тянусь к двери, но что-то внутри меня останавливает. Спина прилипает к креслу. Он все еще сжимает мои пальцы, подушечки которых покалывает от волнения.

Чувствую на себе взгляд и реагирую. Облизываю губы, замечая, как дергается его кадык.

Между нами слишком маленькое расстояние. Слишком. Очень тесно и жарко. Воздух накаляется с каждой пройденной секундой. Сухость в горле становится режущей, болезненной. Поочередно вытягиваю пальцы из его некрепкого захвата.

– Я пойду, Клим, – тянусь к двери, которая почему-то теперь оказалась за спиной. Я повернулась к нему лицом и сама того не заметила.

Нужно выдохнуть. Что на меня нашло? Глупость какая. Возьми себя в руки, Луиза. Ты со всем справишься.

– Иди, – говорит тихо, не отрывая от меня взгляд. Пристальный, тот, от которого по моему телу бегали мурашки еще день назад. А сейчас, сейчас все как-то иначе.

Я придумываю. Все себе придумываю. Но, вопреки внутреннему протесту, провожу пальцами по мужскому запястью. Почему-то так сильно хочется его коснуться теперь уже самой. Удостовериться, что он настоящий, наверное.

Глупый жест. Лишний. Но ужас в том, что я ничего не могу понять по его глазам. Ничего. Там так пусто и безнадежно, что холодок невольно щекочет позвоночник.

– До встречи, – отдергиваю руку.

– Я позвоню, когда понадобишься.

Вот он, прежний тон. Вяземский откидывается на спинку кресла и вытягивает руки. Кладет их на руль. На меня больше не смотрит. Очарование момента тает. Меня словно щелкают по носу.

 Выхожу из машины.

На улице меня сразу обдувает холодным ветром. Поднимаю воротник и спешу к подъезду. Машина Клима так и стоит на месте. Я спиной чувствую его прилипший ко мне взгляд.

Прячусь за железной дверью и накрываю рот ладонью. Дыхание сбилось, а мое белье, кажется, промокло. Я возбудилась. Возбудилась от одних взглядов. Четыре года полного отвращения к мужчинам, а теперь вот так. Просто…

Пока поднимаюсь в квартиру, привожу свое лицо в порядок. Стираю растекшуюся тушь все той же салфеткой, что дал Клим. Я сунула ее в карман. Обмахиваюсь ладонями в надежде, что краснота глаз и щек уйдет.

Поворачиваю ключ и толкаю дверь. Не успеваю переступить порог, но уже слышу голоса. Громкий надрывный плач и растерянные Ромкины утешения. Что за черт? По пути в гостиную снимаю пальто и застываю в дверном проеме.

На нашем диване, можно сказать в центре нашего милого семейного гнезда, сидит Геля. Ромка бегает вокруг, подает ей воду, салфетки и даже пытается подбодрить.  Правда, на все его реплики Ангелина реагирует одинаково, завывает еще громче. Слезы на ее щеках достигают размера гороха.

– Что здесь происходит? – опускаюсь на диванную боковую спинку.

– Тут это… – Рома морщит нос. – Витька ей изменяет, оказывается.

Рома пожимает плечами и держит лицо.

– С кем? – шепчу.

– Да вон, – брат кивает на валяющиеся на кофейном столике фотки.

Иду туда и поддеваю одну из фотокарточек. Да, кто-то всерьез решил насолить Мельникову. Слил жене все его похождения. Здесь целая стопка фото и почти все с разными бабами. Странно, что меня нет. Хотя, судя по некоторым снимкам, они были сделаны еще лет шесть назад.

– Водки ей налей, – киваю на холодильник, и Ромка идет туда.

– Я не пью, – заикаясь лопочет Геля.

– А придется, – сажусь рядом, – все будет хорошо.

Знаю, звучит неубедительно, особенно из уст той, кто имеет прямое отношение к ее слезам.

– Откуда фотки?

– На почту скинули.

– Ты даже распечатала, – приподымаю бровь.

Теперь понимаю, почему ее не было на похоронах. Она занималась другим.