– Что это все значит? – рычу я на Ульяну, стискивая зубы.

Она вся сжимается, но не отводит взгляд.

– О чем ты? Я не понимаю!

Пытается сделать вид, что не при делах? Я усмехаюсь и ставлю руки в бока.

Ульяна выглядит измученной: под глазами синяки, старательно замазанные слоем тонального крема, щеки подчеркнуты румянами, контрастирующими с бледностью. Она какая-то вся уставшая, но я отмахиваюсь.

Мне всё это попросту кажется. Ей меня больше не провести.

– Не строй из себя овечку, Ульяна! Мне сейчас позвонили родители и рассказали, что твоя семейка наведалась к моим с намерением о браке, рассказали и о твоей беременности. Нас даже на ужин зовут, общесемейный, мать твою!

***

У меня дрожат руки. Я боюсь его. До чертиков боюсь… Никогда не видела Захара таким неуравновешенным. Всегда улыбчивый и самоуверенный, а сейчас?.. Сейчас он несется по коридору, как обезумевший, а я едва поспеваю за его размашистыми шагами. В голове ужасная каша: куча мыслей сменяют друг друга. Что на этот раз произошло? Что означают его слова про «замужество» и какие-то «аппетиты»? Я ничего не понимаю. Совершенно. А ещё начинает потягивать внизу живота, и мне становится ещё страшнее – вдруг ребёнок умрёт из-за этих нервных скачков? А я ведь ещё не решила твёрдо, что с ним буду делать, но больше склонна к тому, что хочу родить.

Захар спускается по лестнице и оборачивается. Его взгляд настолько жёсткий, что я останавливаюсь, будто парализованная, на середине пролета и не решаюсь двинуться дальше. Захар смотрит пронизывающе, словно прямо сейчас готов порубить меня на куски. Или боится, что я сбегу, раз проверяет: продолжаю ли за ним следовать? Я проглатываю слюну и спускаюсь медленнее. Захар снова поворачивается и идёт к пропускной системе. Из окошка проходной выглядывает взъерошенный охранник, но сразу успокаивается, как только Захар показывает ему пропуск.

Оболенского сочли за нарушителя? Возможно ли такое?

Я подбегаю, тоже прохожу через турникет и выхожу на улицу. Ветер щиплет щёки, заставляя поежиться от холода. Даже куртку не успела захватить в этой суматохе. Кто ж знал, что Захар поведет меня на улицу… Но и оставаться в аудитории было бы невыносимо. Представляю, как в кабинете все галдели от радости после нашего ухода. Это же столько новостей! Можно и пообсуждать Ветрову, тихоню-отличницу, залетевшую от крутого парня. Теперь точно пойдут слухи, а мне не избежать заковыристых вопросов и тупых шуточек.

С каждым днем всё будет хуже и хуже…

Оболенский – идиот! Что бы ни случилось, нужно контролировать свои эмоции и выбирать место для разговора. Сам же хотел держать всё в секрете от общественного мнения.

– Что это всё значит? – рычит Захар, стискивая зубы.

Чувствую себя как при оглашении приговора. Под свирепым взглядом Захара я словно задыхаюсь. Кровь стынет в жилах, тело бьёт озноб. Я обхватываю себя руками за плечи, создавая между нами преграду, и растираю кожу ладонями поверх рукавов блузки. Пытаюсь выдержать тяжелый взгляд Оболенского, но это очень сложно сделать: на меня ещё никто и никогда так не смотрел.

– О чём ты? Я не понимаю!.. – шепчу я непослушными губами.

Захар усмехается и, подбоченившись, закатывает глаза. От него так и пышет гневом: Захар едва сдерживается, но я действительно не понимаю это его бешенство. Меня прямо преследуют неудачи. Хоть от родителей вчера удалось скрыться. Разве что мама почти перед сном заглянула в комнату, пока я ворочалась, и мы немного поговорили. Я рассказала ей о Захаре. Правда, всё объяснять не стала: не хотела расстраивать маму, что у нее такая непутевая дочь. Приукрасила немного, добавив то, что у нас с ним были отношения, любовь даже, но недолго.