Я почему-то у себя в голове знала, что моей родной мамы уже нету, и дивчинки, которая родной ребенок мамы Тамары, уже нету. Я в своей голове знала тоже, что до головы мамы Тамары это чем-то донеслось, – и мама Тамара потому взяла – раз! – и умерла. Раз будет ей без обмена, все-все стало зазря.

Надо понимать.

Получилось очень удачно – маму похоронили, а на послезавтра мне исполнилось полных шестнадцать лет. Конечно, мне выдали мой паспорт. Если б моя мама Тамара так не подгадала, меня хоть на сколько, а определили б в детдом до наступления лет. А так – и не надо. Тем более – Фрося выступила с желанием помочь в моей жизни. Фрося, конечно, спасибо, уже мне хорошо помогла – рассказала про меня. Пускай.

Про спасибо Фросе.

Я ж не потому, что я тогда стала еврейка. Хоть, конечно, такое не сильно хорошо для человека. Еврей у нас в Чернигове считается стыдная нация, это ж все знают. Я ж не потому.

Да.

Я подумала, что на бумаге я украинка, что если не рассказывать кому попало, будет у меня, как было.

Я потому, что, когда человек получается подменный, человеку всегда можно указать, что есть настоящий – такой будет хозяин и хозяйству, и всему на свете. А куда я пойду без хаты и без ничего?

Допустим, если ты еврей, это стыдно. А если без ничего – это ж целый страх! А у меня могло сделаться одно с другим.

Получилось опять удачно. Документ на меня и на мою родную маму сгорел, когда от бомбы горела то больница, то милиция тоже. Оно ж и пока не горело, никто концов не нашел. А потом, когда после войны, мама Тамара никуда не ходила. Фрося и отговорила маму Тамару ходить, сказала, что такие дела сейчас хорошо делать тихо.

На случай у нас с мамой Тамарой на месте документа стала Фрося. По правде, Фрося сама по себе хорошо расселась на таком месте. Хоть при маме Тамаре, хоть при мне, а я ж – Федоско Мария Ивановна, украинка у таких же родителей. Я ж уже говорила.

У меня была и хата, и в хате, и возле хаты – хозяйство. Порося и куры – это вам не голый локоть. И зарплата у меня была тоже.

И я, конечно, сразу начала жить. Я хозяйство взяла – раз! – и продала. Фрося мне сильно-сильно помогла. Фросе за такую помощь перепало. Считай, я подарком дала Фросе три живые курицы-несушки. Деньгами тоже Фросе перепало.

Да.

Допустим, кошку я не продала. В Чернигове кошка – это ж не хозяйство. Если б считалось, что хозяйство, тогда б, может………………

Про начала жить. Я взяла и переставила в комнатах места – кровать перетащила с одного на другое, с комода мещанство повыкидала – сколько ж я выстирывала-вываривала до чистого цвета эти серветки, мама Тамара вязала мелким крючком. Я повыкидала – и назад своими глазами не глянула. Я и скрыню выкинула тоже. Скрыня ж стояла себе пустая-пустая. На дне давно-давно положилось пять рушников, а так стояла скрыня для вида четырех стенок. А это ж вам город! Чернигов! Город, а не село!

Я наметила себе с этой секундочки, что всегда буду говорить про свою хату, что хата не хата, а дом.

Я в целом как человек – сильно нежная. Люблю, чтоб вокруг было тихо-тихо, чисто-чисто. Чтоб никто ничего-ничего.

И еще мне аж снилось в моем сне, что я в прическе с платьем хожу по большой комнате и улыбаюсь людям и мужчинам. И мне люди и мужчины ответно улыбаются тоже.

Я им всегда говорю:

– Что вы будете кушать? Первое или, может, второе?

А мне люди и мужчины отвечают:

– Конечно! А что дашь!

И надо ж – по черниговскому радио сказали, что на вокзале сделали ресторан, хвалились, какой получился хороший. Обязательно хороший – это ж целый ресторан!

Я тогда запросилась у мамы Тамары, что пойду на работу в ресторан.