«Но у меня же есть документы, что я привёз с собой в Деревню, – растерянно вспомнил К., обращаясь в темноте по направлению, где должна была примерно находиться старуха, – в них указано кто я, моя профессия и там даже должен быть мой вызов из Замка от графской канцелярии».

Он машинально похлопал себя по карманам и вдруг похолодел. Эти бумаги и не должны были находиться в его карманах, они лежали в специальном отделении рюкзака, с которым он явился на постоялый двор «У моста» четыре дня назад. Но с постоялого двора его вместе с Фридой прогнала хозяйка, вернее, тогда она выгнала только его, а Фрида ушла сама, так как в то время она ещё любила К. и была готова идти за ним куда угодно, хоть на край света или хоть в нетопленный школьный зал. Значит, получается, рюкзак с его пожитками должен находится в школе, в гимнастическом зале, где они ночевали вчетвером вместе с тогда ещё не уволенными помощниками. Как же он мог про него позабыть? А теперь Фрида стакнулась с Иеремией, ухаживает за ним, пока он болеет, и может, даже рассказывает ему сейчас, где лежат вещи К., если тот сам про это позабыл! И когда Иеремия сообразит, что если он выкрадет документы К. когда выздоровеет, то тогда тот сразу же окажется в его власти целиком и полностью. Да, может, Иеремия уже сейчас крадётся по темноте к школе, невзирая на свою болезнь, чтобы отомстить К. за все неприятности, которые тот ему причинил. Да, и не болеет он, наверняка, а просто притворялся перед Фридой, чтобы её разжалобить, К. сразу это понял, когда увидел его вместе с Фридой, понял по всё её жалостливому взору. Болеет, вон, Герстекер, тут уж возразить нечего, даже из другого конца дома его кашель слышен, а Иеремия, что же, напился горячего чаю с вареньем, пропотел, да, и давай показывать свой пот и пошатываться на ногах перед теми кто готов его пожалеть. Но К. то не проведешь, плохо, только, конечно, что он поздно догадался о притворстве Иеремии, и надо теперь скорее бежать в школу в этой тьме, чтобы выручить свои вещи, а главное, документы. Ведь, если они пропадут, то у К. и останутся-то только два измятых письма от Кламма, что он таскает в заднем кармане своих штанов, а больше ничего у него не останется. А на эти письма и так маловато надежды, даже со всеми остальными документами, что были у К., а уж без них и вовсе.

От этих мыслей К. провалился буквально в самую глубину ужаса. Ему следовало немедленно бросать все свои дела здесь и мчаться выручать свой рюкзак, но он понимал, что в этом доме он фактически в плену у Герстекеров, и если он даже сейчас сбежит отсюда, то наверняка, замерзнет этой же ночью на какой-нибудь глухой улочке в Деревне, так и не найдя в темноте дорогу к школе. Но, может быть, Герстекер проводит его туда, за обещание щедро заплатить ему впоследствии? Сейчас у К. не было с собой ни монетки, и он понимал, что скорее всего он обманет Герстекера, суля ему за помощь награду, которой у него нет, но с другой стороны, сам Герстекер обещал ему деньги за подспорье в работе на конюшне, и таким образом К. всё-таки мог бы рассчитаться с ним взаимообразно без обмана в будущем.

«Документы, циркуляры, протоколы, – вынырнув на мгновение из глубины охватившей его паники, вдруг услышал он снова из темноты голос старухи, – нынче все в Замке и в Деревне совсем на них помешались. От последнего батрака до старосты, и я уж не говорю о чиновниках из Замка, они запутали своей паутиной предписаний не только Замок, но и всю Деревню, а дай им волю, доберутся и до оставшихся полей и перелесков в округе».

Как не ни был испуган К. своими перспективами остаться без документов и превратиться по сути затем в бесправное животное – да, даже у животных здесь, наверняка, были ветеринарные свидетельства и прочее – но слова матери Герстекера неожиданно его поразили, и он даже на мгновение позабыл о своих горестях. Никогда прежде он не слышал здесь подобных слов. Администрацию здесь, как видно, боялись, любили, уважали, перед ней трепетали, но никто ещё при К. её не порицал, разве что, сам К. изредка это делал, да и то с осторожностью, как он говорил себе – для пользы дела.