Когда к ней подошел тот, кого мы оба ждали, я едва удивился. Ролексы, мужской маникюр и комплекция типичного подростка, просиживающего штаны за компьютерным столом круглыми сутками. Он с виноватым лицом объяснялся перед блондинкой, и на его фоне я впервые увидел ее возраст (ей было двадцать девять, но лицо изуродовано косметическими процедурами, кожа лица слишком натянута на уши, а нос неестественным изгибом отвлекал внимание от всей этой картины). Их ссора переходила на повышенные тона, но из-за музыки я ничего не слышал. Они отошли к бару, парень заказал выпить. Пока блондинка промывала ему мозги, он опрокинул две по сто виски со льдом, а потом схватил обеими руками ее за щеки и засунул свой язык ей в рот. Она отбивалась, но продлилось это недолго.

Сделав вид, что сижу в телефоне, я все зафиксировал на камеру. В этот же момент на меня свалилось что-то огромное. Телефон упал под стол. Сообразив, что на меня грохнулся кто-то вусмерть пьяный и помолившись за прочность новых айфонов, я ловко поднял его и спрятал в карман.

– Простите! Простите, умоляю! – вопила женщина. Я все еще помню ее наипрелестнейший вид (хотя в приглушенном свете я не мог ее разглядеть, да и, признаться, не пытался) – под глазами размазана тушь, некогда уложенные волосы свисали жирными прядями, рукав платья упал с плеча, оголяя большой красный шрам. Настоящий Франкенштейн. – Вы не ушиблись? – виновато продолжала она. – Обычно я так не напиваюсь…

– Обычно вы пьете до потери сознания?

Незнакомка захлопала глазами, обдумывая мои слова, а тем временем блондинка с любителем французских поцелуев скрылись в вип комнате.

– Супер! – прошипел я. Хотя сделанных фото заказчику впоследствии оказалось достаточно, мой перфекционизм не позволял оставлять все как есть. Но делать было нечего – в закрытую комнату к ним я никак бы не попал.

– А вы, как я понимаю, развлекаетесь оскорбляя беззащитных женщин? – не унималась женщина-Франкенштейн. Она вдруг побледнела, схватившись за живот. Испугавшись, что уйду оттуда с чужим ужином на одежде, я подвинулся в сторону, но, слава богу, отделались отрыжкой.

– Будьте здоровы.

Она вылупилась на меня, собираясь, очевидно, послать куда подальше, но почему-то вдруг улыбнулась.

– А ты все остришь.

– Не заметил, когда это мы перешли на «ты».

Я собрался вставать.

– Кто вообще уходит из клуба трезвым?

– С чего ты решила, что я трезвый?

– Ага! – она хлопнула ладонью по столу. – Все-таки на «ты». А с того, что на столе ни одного пустого стакана, а это место не такое уж и хорошее, чтобы вовремя убирать пустую посуду.

– Очень разборчиво для того, кто не может устоять на ногах.

– Еще от тебя пахнет только одеколоном. При том паршивым.

– От тебя пахнет лучше?

– От меня пахнет бутылкой коллекционного бренди. Извини, мальчик, такой тебе и не снился.

Мальчик.

Я мог бы поздравить ее с выпуском из начальной школы во время сессии на пятом курсе.

Но это не могло меня задеть.

Нет.

Но задело! Она была настолько наглая, насколько пьяная, и с каждым выпитым бокалом (или в ее случае рюмкой) становилась все более невыносимой.

– Оо-у. Ты обиделся? – она залилась смехом и икнула. А потом она начала смеяться над собственной икотой.

Я же устал терпеть этот цирк и ушел. Но до сих пор вспоминаю эту чокнутую, и даже иногда она снится мне в кошмарных снах, где я остаюсь без заказов и без денег, а она падает на меня, прижимая к земле, дышит перегаром и смеется: «А надо было пользоваться одеколоном получше!». К слову, парфюм я все же сменил, хотя мне не присуще прислушиваться к мнению пьяных сумасшедших.

Артем Васильевич Плеше́цкий, или просто Плешь, как я записал его контакт, жил в самом богатом частном секторе города. Дома на его улице все как на подбор – кирпичная кладка, панорамные окна, большая терраса; к тому же ухоженная площадка перед домом, идеально выстриженные кусты и каменная тропинка.