– Она же у вас деформированная, – сказала грубая, нечуткая покупательница.
И тут Наташу прорвало. «Все эти годы! Да что они понимают! Да как они смеют! Будьте вы прокляты – покупатели!» – кричала внутри себя Наташа. А внешне? Внешне она ничем не выдала бушевавший в ней пожар. Она собралась и сказала одно слово, в которое вложила все свои чувства:
– Присосётся!
«Всё! – думала Наташа, – Я её уделала!»
– Куда? – поинтересовалась покупательница.
Наташу поразил столбняк…
– Вот такая история, – сказал Тёма.
– Так мама купила пробку? – заботливо спросила Зина.
– Да, ту маленькую.
– Она подошла?
– Нет, но мы её тряпочкой обернули.
– Да-а… Холодно как, – сказала Зиночка и теснее прижалась к Тёме, – замерзла я совсем. Какой-то март в этом году холодный. Правда?
– Правда, – улыбнулся Тёма, – А Вы почему так легко одеваетесь, если холодно? Под курточку свитерок или душегреечку какую надевать не пробовали? Ну, валенки, ватничек, ушаночку?
– Но днём же тепло, а я не рассчитывала на ночную прогулку с молодым человеком. Который, кстати, мог бы предложить даме свой макинтош.
– А он Вас не скомпрометирует? – Тёма носил пальто из кожзаменителя. Носил его много лет, пальто осыпалось, как осеннее деревце, образуя на плечах и спине Тёмы сиротливые куцые светлые пятна. Тёма любил своё пальто, а Зиночка частенько говаривала на это: «Ты, конечно, имеешь право ходить в чём угодно, хоть нагишом, но мне очень не нравится дерматин твоего кожаного пальта!»
– Да уж больше, чем прогулкой с тобой по ночному городу, скомпрометировать себя невозможно. Так что, гони «пинджак»! – И, обрядившись в Тёмину одёжку, Зина стала похожа на слегка опустившуюся Анку-пулемётчицу. – Тём, проводи меня домой. Поздно уже совсем. Там мама волнуется, дети, небось, спать уже легли. И животных, скорее всего, никто не кормил и не выгуливал. А я тут разгуливаю с тобой.
– Пойдёмте уже, заботливая Вы наша. Вот повезло-то детишкам с мамой. Добрая, внимательная, ни минуты нигде не задержится – скорее к деткам своим спешит, к ним родимым, – ёжился на ветру Тёма.
– Ты не можешь! – Зина отвесила Тёме лёгкий подзатыльник, и они зашагали к её дому.
7
В отличие от импульсивной, противоречивой и вечно спешащей кокетки Зиночки, Лёля с её жизнью проистекала, подчиняясь процессу сообразно представляемой Лёлей же реальности. Ей уже, в принципе, было наплевать на светские страсти, она была обуреваема метаниями духовными. Перепробовав на вкус добрый десяток вероисповеданий, учений, течений и прочих догм, теперь, кажется, уже точно, почти наверняка, Лёля отдалась одному из классических учений Древнего Востока, подкрепляемого приездами Больших Учителей, лекциями и разного рода сакральными ритуалами.
Теперь Лёля почти не страдала, ведь, ежели кто заболевал, она констатировала:
– Очищение.
А ежели чего терялось или уворовывалось карманниками, Лёля спокойно изрекала:
– Подношение.
Периодически «эго» всё же брало верх, и Лёля впадала в невидимую истерику и цитировала четверостишие своей знакомой по имени Пятка:
Кстати, в многочисленные проявления Лёлиной индивидуальности входило и умение смеяться беззвучно и до слёз, закодированное под названием «культурный смех».
Хотя в последние годы брал своё осёдлый образ жизни, и уже отходили на второй (а порой, на второй после седьмого) план хиппанские переезды по России-матушке и ритуальная атмосфера пьяных провинциальных рок-тусовок. Нет, в отличие от Зиночки, алкоголь Лёля не любила, а с ганджабасом пришлось расстаться в начале очередной семейной жизни с очередным любимым Лёлиным мужем. (Автор умышленно не называет имени этого хорошо известного молодого учёного, дабы не подвести под удар его репутацию и не тревожить без нужды Лёлину свекровь – замечательную женщину, перенёсшую тяжёлые годы сталинских репрессий, но оставшуюся верной коммунистическим идеалам; члена КПСС с тысяча девятьсот …надцатого года).