В Купчино я так и не был, и никто, по-видимому, не знает, что я здесь живу, во всяком случае никто из моих знакомых не звонит. Темнеет.

…. И оказывающийся едущим на автобусе где-нибудь на Марата или за Лиговкой ты– ты же. Тот же, что сейчас ходил по комнате впотьмах, не представляя себе ничего красивее колокольни Владимирской церкви, до половины скрытой деревьями, и заросших дворов прижелезнодорожного района. Большие перестройки грозят старому району. Как жаль, если он станет неузнаваем. Так же жаль Малого проспекта на Васильевском острове. Я их не знаю, но есть много таких улиц, что сейчас меняются за счет новостроек и которым это не очень идет. Ходил и видел, как изменилась Карповка, когда обстроили углы. Да где сейчас спокойно с сохранением исторического облика? Об таких местах пишут особо. Наш дом не может быть перестроен заново, а неказистые домишки за Лиговкой доживают свои последние дни.

После пасмурного дня – голубое небо. Плывут снежные облака – снег идет мимо, не идет у нас. И наконец целый день солнце при трехградусном морозе – сегодня.

Все встало на свои места. Стены комнаты как бы расступились от свежего морозного воздуха. С каких пор я стал таким домоседом? Кто говорит, что сегодня день не чайный? Сам заваривал «Цейлонский». Немного тяжела голова. Прилег. Телевизор предпочитаю не включать. Немного позже послушаю «Сегодня в мире». Тихо. Никакой такой яркой политической новости. И приходится себя успокаивать тем, что ты – ты же. А понял это потом как-то вдруг. Меня взбадривает только отсутствие выхода из создающихся положений. К этому бы можно привыкнуть. Перед концом, может быть, все это и выглядит картиннее. После чая надо размяться. Я хожу, остываю, потом лежу – греюсь. Веры снова нет – она ушла на книголюбский вечер. Вести о сильном землетрясении в Северном Йемене с двумя тысячами убитых. В Гиндукуше также произошло весьма сильное землетрясение, и ничего не надо слышать больше, все ж смотрю «Сегодня в мире». Завтра маму выписывают из больницы.

Заснеженный дом за окном. Слепые окна, как черно-белые газетные фотографии. Два раза окно принималось замерзать. Прошел солнечный день, потемнело ясное вечернее небо. В комнате тепло и накурено, а за окном западный ветер. Вообще же зима на редкость мягкая, все еще городу угрожает наводнение.

Здесь кругом снега, как там вокруг острова. Силюсь что-то читать при затухающим свете дня. Вспоминая книги, которых мне здесь недостает, я только к трем часам в воспоминаниях добираюсь до собственных сочинений. Настоящие сумерки начинаются около пяти. Силюсь вымыть пол еще при свете дня. Становится спокойнее, и дальше все делается спокойней. Сложилось такое положение, когда книги не нужно перевозить из дома в дом. И тут и там есть непрочитанные книги. Не буду их тут перечислять. Не надо скапливать книги, но сейчас и тут и там много книг. Кира перед отъездом успел зайти в «Науку» и купил три книги. Без статей Алексеева две, и я взял на другой день: «Ямато-моноготари» и «Философское учение школы Хуаянь». То все осталось у мамы. В день, когда он уехал, водил маму на снимок. На стыке дня и электрического вечера беру в руки книгу. Здесь это Никитина о корейской мифологии. Очень медленно читается. Да и то сказать, за два месяца я только два дня здесь. Сегодня можно посумерничать. Накануне были люди из Пушкина. Настоящий чайный кутеж.

Я понимаю, что вижу перед собой день, но слишком холодно выходить, даже чтобы пить пиво. Я все жмуся к теплу, а так имею тенденцию ходить по возможности раздетым. Десять градусов февральского мороза. Нет, конечно, для пива холодно. Как я люблю чай и тот экстаз спокойствия, когда ложишься и не дремлешь, а отвлекаешься сознательно от всех шумов.