– То-то и видно. Кислота из тебя, успешной, так и брызжет, как бы стены не разъела! – обиделась Вера. – Я тебя сколько зову в гости? Приезжай, посмотри, как современная ферма там, в Италии, устроена, чтобы хвосты тебе не мерещились.

– Катюш, ты правда последние годы злющая такая, хуже, чем в детстве была. Может быть, гормоны и щитовидку проверить? – предложила Нюша, зубами разорвав бинт, чтобы зафиксировать узелком.

– Вот я не пойму, мне это точно говорит женщина, которая зелёнку с бинтом за панацею держит? Может, ещё и корпию щиплешь по ночам? На себя посмотри – располнела, как будто тебе все сорок! И это ты сама с собой делаешь, никто тебя ж не заставляет! Могла бы работать. Фролу Ивановичу сиделка ведь не нужна постоянная, он всё может сам, не как мама! Даже ходит понемногу. За что я тебе только деньги перевожу?

– Я пробовала. У него вроде как навык самообслуживания сохранён, но таблетки забывает пить. Есть забывает тоже. Будет сидеть плакать, что встать не может, а окажется, что ослабел, потому что не ел. А деньги ты не переводи, я справлюсь, правда. Я подрабатываю, работы, правда, много.

– Ну так оплати сиделку ему.

– Чужие руки добрыми не будут. Мы лучше так. А ты кончай злобствовать, а то мы терпим-терпим, а и обидеться можем. Если у тебя мужик козёл, это не повод всем портить праздник, – терпеливо убеждала Нюша, ни слова не говоря о том, что за всё время ни разу не видела пенсии Фрола Ивановича, сама зарабатывает и на него, болезного, и на себя.

Они бы, наверное, до утра ругались, если бы Борис не принёс Нюше её телефон, поющий: "Who Wants to Live Forever" с взволнованным мужским голосом в динамике:

– Анна Андреевна, помоги. Скрутило бабушку нашу опять, – просил мужчина. – Уколи, пожалуйста, пожалей старушку.

– Скажи ему, что у нас праздник, тебе некогда! – сказала громко Катя. – Мы к тебе раз в год приезжаем!

– А вы почаще приезжайте, – улыбнулась Нюша и вышла говорить в коридор.

– Опять Семёновна? – спросил Фрол Иванович, когда Анна Андреевна вернулась к гостям, которые к тому времени снова стянулись к столу, к салатам и жидкостям, тут же осёкся и стал бормотать что-то невнятное.

С момента ареста Фрол Иванович понял, что самая лучшая, самая безопасная и выгодная роль в жизни – играть полоумного старика. Никому из медработников ты не интересен по старости, называют они это деменцией, и за неё всё тебе прощается. А обычные люди начинают сюсюкать с тобой как с малым дитём, по пять раз объяснять и всячески выражать уважение. Детям, наверное, такое идиотическое обращение терпеть сложно, а вот старикам вполне – старикам скучно, готовы играть и играть. Получалось, что постареть и сойти с ума в обществе что-то, чего достигают самые уважаемые люди, и Фрол Иванович с удовольствием вступил в их ряды. Несмотря на то, что реального помутнения сознания было у старика случаев по пальцам перечесть, он с гордостью играл в жизни привычную роль взбалмошного старикана, и сам уже порой терялся, где правда, где вымысел. Нюша знала его хорошо, инвалидное кресло держала для приёма дорогих гостей и позволяла чудить и с врачами, и с гостями так, как ему заблагорассудится – пожил человек, имеет право на любую дурь.

– Ага. Подняла опять тяжёлое. Побегу, я мигом.

– Я вообще-то ногу повредила у тебя дома. Не смей меня бросать из-за какой-то бабульки! – кричала Катя. Нюша быстро скрылась за дверью, даже не дослушав.

– Что ж ты, девка, от года к году всё несчастнее и несчастнее? – спросил Катю Фрол Иванович, когда дверь захлопнулась. – Вот я тебя помню совсем дитём ещё, и всегда тебе мало было. Куклу купят тебе лучшую – причёска не нравится, ревёшь. Велосипед – синий, мальчишечий, ревёшь. Платье как у принцессы – рюшей не хватило для счастья. Думал, в бабах успокоишься, а ты ещё хуже стала. Злее. Мне кажется иногда, свернёшься в кресле своём клубком, зашипишь и змеёй обернёшься.