Бензина не хватало, топки с чурками на грузовых машинах были блестящим выходом. На фронте формировались автомобильные батальоны, снабжённые газогенераторными машинами, работающими на берёзовых чурках. Отец доезжал до фронта с эшелоном из пятнадцати машин, а возвращался иногда с четырьмя, остальные попадали под бомбежку.

Только через год отец прислал нам первый «треугольничек», из госпиталя. Его ранило в левое лёгкое, у него через всю спину остался шрам. Но после операции его не комиссовали домой, а снова забрали работать на нужды фронта. Поэтому и домой папа вернулся только спустя год после Победы.

Помню этот день: я пришла из школы и увидела, что папа спит на диване, а на стуле висит его гимнастерка с медалями. Папа был мой и не мой: вроде тот же, но почему-то весь седой. Из наград в памяти осталась медаль «За отвагу!» и грамота с гербовой печатью, по которой нам выделили участок земли со срубом. Так мы начали строительство своего деревянного дома в Егорьевске.

А может, не было войны?!

А может, это нам приснилось?!!!… Те звуки взрывов и стрельбы…

Как в диком страхе сердце билось…

А может, просто взять – забыть?! Как будто это показалось,

Что мы не можем дома жить,

Что спать в подвале оставалось… Забыть, укладывая спать

В другой стране в чужой кроватке

Сыночка, что пришлось бежать,

Оставив дом свой, без оглядки… Оставив близких и родню,

Оставив детские игрушки…

Перечеркнув всю жизнь свою

И горько слёзы лить в подушку… Как дальше радоваться-жить?!!!

Когда родные под обстрелом…

А ты не можешь рядом быть…

Помочь не можешь словом… делом…

Не знаешь, как их поддержать…

Чтоб хоть немножко легче стало —

Шутить, грустить, сидеть, бежать…

Всё сердце в клочья разорвало… Нет, не забыть нам, что война!

Весь этот ужас не приснился!!!

Переживём, ведь жизнь – одна!

Из пепла снова возродимся!!! Найдутся силы жить с нуля,

Точнее: с минуса – правдивей…

А жизнь у каждого – своя,

Пусть будет мир в огромном мире!!!

Когда папа пропал, мама поступила работать в госпиталь. Наш Егорьевск оказался на таком перепутье, что в нем было больше всего госпиталей на всё Подмосковье. Его так и называли: «город госпиталей». Маму взяли санитаркой. Няня Шура все её звали. И она перестала быть нашей мамой, совсем не могла с нами быть столько времени, сколько раньше.

У нас дома был телефон: провели, чтобы отца вызывать по срочным вопросам. Стоял аппарат в родительской спальне. Только теперь по ночам звонок раздавался не для Алексея Казанцева, а для его жены Александры: «Пришли две „летучки“ с ранеными. Срочно нужна ваша помощь, ждём!». «Летучками» называли поезда с фронта, в которых везли раненых.

Мама таскала на себе пострадавших на третий, на четвёртый этаж. Через полгода такой каторжной работы у неё было выпадение матки, это был ужас. Я это забыть не могу. А ведь маме было всего 29 лет. Были и санитары-мужчины, но потом их не стало – ушли на фронт.

Однажды мама пришла с работы и очень долго и сильно плакала. Мы с сестрой решили, что из-за папы, но она так ничего и не рассказала. Много позже я узнала, после того, как мужчин санитаров не осталось, маме ещё поручили выносить из палат умерших и везти их на каталке в морг.

С правнучкой Александрой

Для неё это было очень тяжело. В госпитале был строгий порядок, от поручений и тяжёлых работ отказываться тогда было нельзя: даже врачи порой таскали на себе раненых. Но при этом персонал два раза в день кормили: в обед и вечером.

Иногда мама не выдерживала и делилась с нами событиями из жизни госпиталя:

– Привозят таких тяжелых, детки мои. Сегодня такого молоденького привезли, без ног и одной руки, а он стесняется утку попросить, что писать хочет.