– Даже не знаю, Робби. – Я ткнул палкой в золу. – Сомневаюсь, что мы найдем второго такого, как Честер.

– Хороших собак много, папа. Они повсюду.

– Это большая ответственность. Кормить, выгуливать, убирать. Читать стихи каждый вечер. Знаешь, большинство собак не очень-то жалуют поэзию.

– Я стал очень ответственным, папа. Таким ответственным, как никогда раньше.

– Давай подумаем об этом завтра, хорошо?

Чтобы продемонстрировать свою ответственность, он залил огонь несколькими галлонами воды. Мы заползли в двухместную палатку и легли лицом вверх, бок о бок, без тента – нас отделяла от Вселенной лишь тонкая сетка. Верхушки деревьев колыхались в свете Луны Охотника. Робби с задумчивым видом наблюдал, как они движутся.

– Представь себе, если бы мы могли прикрепить над ними огромную доску для спиритических сеансов… Они бы посылали нам сообщения, а мы их читали!

В лесу вспорхнула птица – еще одно загадочное сообщение, которое никто не в силах расшифровать. Пороть беднягу Уилла! Пороть беднягу Уилла! Я хотел было сказать, как эта птица называется, но не стоило утруждаться. Существо все представлялось и представлялось, не умолкая. Пороть беднягу Уилла! Пороть беднягу Уилла! Пороть беднягу Уилла! Пороть беднягу Уилла!

Робин схватил меня за руку.

– Ничего себе, как раскричался![4]

Птица все продолжала надрываться в прохладной тьме. Мы начали считать вместе, вполголоса, но сдались, когда дошли до ста, а крикун так и не выдохся. Козодой все еще упорствовал, когда у Робина начали слипаться глаза. Я легонько пихнул его локтем.

– Эй, мистер! Мы забыли. Пусть все разумные существа…

– …будут избавлены от ненужных страданий. Кстати, откуда это взялось? Я имею в виду, до мамы.

Я объяснил. Это была концепция из буддизма: четыре безмерных настроя.

– Есть четыре хороших качества, которые стоит пестовать в себе. Быть добрым ко всему живому. Оставаться невозмутимым и стойким. Радоваться за любое существо, если оно счастливо. И помнить, что любое страдание – оно также и твое.

– Мама была буддисткой?

Я засмеялся, и он схватил меня за руку через два спальных мешка.

– Твоя мама была сама себе религия. Каждое слово – на вес золота. Когда она говорила, все слушали. Даже я.

Он издал какой-то невнятный звук и обнял себя за плечи. Что-то крупное прошло по склону над нашей палаткой, ломая ветки. Что-то мелкое копошилось в слое опавшей листвы. Летучие мыши нанесли наше обиталище на свои карты в частотах, превосходящих возможности человеческих ушей. Но моего сына ничего не встревожило. Когда Робин был счастлив, он владел всеми четырьмя безмерными настроями.

– Однажды твоя мама мне сказала, что независимо от того, с каким количеством гадостей ей пришлось столкнуться в течение дня, стоит произнести эти слова перед сном – и следующим утром она будет готова к чему угодно.

– Есть один вопрос, – сказал он. – Расскажи мне еще раз, чем ты занимаешься?

– Ох, Робби. Уже поздно.

– Я серьезно. Если меня в школе об этом спрашивают, что я должен говорить?

Потому-то его и отстранили от учебы месяц назад. Сын какого-то банкира спросил, чем я занимаюсь. Робин ответил: «Папа ищет жизнь в космосе». Что и сподвигло другого мальчика, директорского отпрыска, заявить следующее: «Почему папаша Дрозда Бирна похож на кусок туалетной бумаги? Потому что кружится возле Урана в поисках клингонов»[5]. Робин сорвался и, похоже, грозился убить обоих. В наши дни такое считается основанием для отстранения и немедленной отправки к психиатру. Мы отделались легким испугом.

– Это сложно.

Он взмахнул рукой в сторону леса, который высился над нами.