– Ну, Ленка, ты даёшь, – громким шёпотом возмутился дядя Вадим.

– А что тут такого? – заступился за жену Лёша. – Мне, между прочим, эти плотоядные зайчики тоже не понравились.

– Понравились – не понравились! Ладно, мы с тобой взрослые мужики, но здесь же Маша, – сердито прошептал дядя Вадим.

– Да, ладно тебе, Вадька, у Машки же в этой заячьей тусовке клонов нет, и, следовательно, никаких подробностей она видеть не может. Ленка, как оно выглядит через врез?

– Да никак, – обижено отозвалась Лена, – просто светлые пятна на небе. А ты, Вадька – зануда!

– Не отвлекайтесь, – бесстрастно прошелестел Минутыч, – сейчас зайцы придут в себя.

– Да, работаем, – согласился дядя Вадим.

Зайчат проняло. Кто-то в ужасе заметался по полю, кто-то рухнул ниц, кто-то сложил лапки в молитвенном экстазе. А «Колак» и «Брелак», словно не замечая никого вокруг, с идиотскими воплями радости бросились друг к другу.

А я задумалась. Получается, я не могла видеть Лениного хулиганства. А почему же я его видела? Непонятно. Ведь не придумала же я это.

Я чувствовала себя как-то неловко от того, что видела все эти неприличности, как будто случайно в мальчишечий туалет заглянула. И признаться мне в этом было стыдно.

Между тем представление продолжалось. Алексей приготовил зайчикам и небольшой сюрприз от себя лично: неожиданно из магнитофона, установленного на мотоцикле, раздалось:

«В тёмно-синем лесу, где трепещут осины…»[4].

Ой, я узнала эту песню. Я фильм «Бриллиантовая рука» раз пять по телевизору смотрела.

Когда грянул припев, Алексей принялся подпрыгивать и дрыгать ногами. Вадим спрыгнул со «льва» и поспешил присоединиться к Алексею, прихватив за шкирки в каждую руку по зайчику. Алексей тоже поймал пару ушастиков. Попрыгав с зайками в руках несколько мгновений, миротворцы заставили их прыгать самостоятельно, а сами схватили по следующей паре.

Круг танцующих всё расширялся.

«А нам всё равно, а нам всё равно. Пусть боимся мы волка и сову!»

Пушки, ружья, и прочее вооружение хрустело под ногами «богов» или втаптывалось в землю. Зайцы же, не имея возможности растаптывать оружие, просто отбрасывали его со своего пути.

«Храбрым станет тот, кто три раза в год в самый жуткий час косит трын-траву!»

Миротворческая операция превратилась в настоящее безумие. Небеса были вдоль и поперёк исписаны всякими неприличными словами. «А нам всё равно» гремело всё громче, ошалевшие зайцы прыгали вместе с «богами», а лев-Гусар недобрым оскалом и порыкиванием вдохновлял присоединяться к сумасшедшему танцу всё новых и новых участников.

Первой не выдержала заразительного безумства Лена. Подхватив Лёшу, она запрыгала вокруг вреза, распевая во всё горло: «А нам всё равно, а нам всё равно…» После пары кругов Лёша выдрал из кресла Ивана Дмитриевича, а тот, оглядевшись вокруг квадратными от ужаса глазами, как в спасительную соломинку, вцепился в меня. Как вы понимаете, я не могла оставить дядю Вадима в гордом одиночестве. И мы как придурки прыгали по залу, громко и совершенно немузыкально выкрикивая: «А нам всё равно, а нам всё равно…». Гусар, решивший, что это такое специальное развлечение для заскучавших терьеров, с радостным лаем заскакал вокруг нас. А попугайчик Флёрка, чей музыкальный слух был оскорблён всем этим безобразием, сердито верещал. Тётя Катя, привлечённая диким шумом, застыла в дверях главного зала, раскрыв рот.

Музыка неожиданно смолкла, и мы, очнувшись, бросились к врезу. Недавнее поле боя выглядело устрашающе – всё оно, насколько хватало взгляда, было усеяно бездыханными тушками зайчишек. Там и сям были видны опрокинутые пушки, втоптанные в землю ружья и ядра, размолотые в щепу арбалеты. В центре побоища, привалившись друг к другу спинами, сидели «Колак» и «Брелак» и тяжело дышали. Вид у них был совершенно измученный.