– Ребенок должен унаследовать деньги своего отца, – сказал он. – И ты тоже. Ребенку это понадобится.

Уильям протянул мне кошель, книжку и распятие на янтарных четках.

– Если эту чуму послал Господь, Джон, то он тебя благословит. Ты трудился над камнями дома Господнего. Твои молитвы сильнее моих. Но я не верю в то, что Бог спас это дитя, и я боюсь за тебя. Не думай, что я не люблю тебя, своего брата.

Я кивком поблагодарил его.

– Может быть, когда-нибудь ребенок это прочтет, – добавил он, опуская глаза на книгу. – И я бы мог помочь ему.

– Это было бы хорошо.

– Книга всегда стоит дорого. В Оксфорде тебе заплатили бы за нее не меньше пяти шиллингов.

За пять шиллингов – шестьдесят пенсов – мне пришлось бы в самые лучшие времена работать дней десять. А статуи заказывают нечасто. Чаще всего приходится заниматься простой работой каменщика или работать над сводами, а за это платят всего четыре пенса в день. Я положил младенца на землю, открыл свою суму и убрал кошель, распятие и книгу. А потом я туго затянул веревки, взвалил суму на плечо и поднял ребенка.

Небо помрачнело еще больше.

– Где нам найти кормилицу? – спросил я, пытаясь успокоить младенца, дав ему вместо соски собственный палец. Ребенок на мгновение смолк, а потом снова разразился слезами.

– Помнишь Сюзанну, дочь кузнеца Ричарда из прихода Сент-Бартоломью? Она живет неподалеку от аббатства. Но прошло два месяца – не знаю, жива ли она и ее сын.

Крики младенца становились все громче.

– Ты пойдешь со мной?

– Это было бы глупо…

– А разве Господь спасает мудрых? Ты думаешь, что все те мертвецы, которых мы видели сегодня, были глупцами?

– Кто знает? – Уильям закрыл глаза, закинул голову и выкрикнул прямо в небеса: – Господь, укажи мне путь?

– Если сомневаешься, Уильям, и не можешь найти верного пути, не спрашивай у Христа, что тебе делать. Делай то, во что ты веришь. Он поступил бы так.

Уильям посмотрел на меня. И мы двинулись в путь.

Я поражался, как у ребенка хватает сил столько кричать, какую жалость он у меня вызывает, как он пытается найти хоть какую-то пищу. Но я больше не мог относиться к нему как к чему-то безличному. Это мальчик или девочка. Я решил, что это мальчик, и задумался, какое имя подошло бы ему. И мгновенно мне пришло в голову имя Лазарь – ведь младенец этот буквально восстал из мертвых. А сегодня еще и канун дня святого Лазаря. Но маленький Лазарь продолжал отчаянно кричать, взывая к холодному миру, потом он давился, сглатывал и снова начинал кричать. Как бы мне хотелось его утешить!

Когда так отчаянно кричал мой старший сын, Кэтрин давала ему хлеб, размоченный в теплом коровьем молоке, чтобы насытить его. Хотя молока у меня не было, я решил поступить так же. Я остановился на обочине и опустил ребенка, прислонив доску к стволу могучего дуба. Потом я достал из сумы хлеб, отломил небольшой кусок и смочил его элем из фляжки. А потом я положил хлеб в рот Лазаря – но он втянул воздух и не проглотил хлеб, а лишь заплакал еще более отчаянно.

– Он больше выплюнул, чем проглотил, – заметил Уильям, заглядывая мне через плечо.

– У тебя есть план получше?

– Нет. Из нас двоих у тебя явно больше опыта в общении с детьми.

Я еще раз попытался протолкнуть хлеб в ротик Лазаря, но тот стал кричать еще громче. Чувствовалось, что он уже охрип. Я добавил еще эля, но это не помогло. Лазарю явно нужно было молоко, но найти его здесь было невозможно – пришлось бы стучаться в чей-нибудь дом, а в такие времена никто не примет мужчину с младенцем. Я снова поднял ребенка, пристроил его на бедре и пошагал вперед.

– Что ж, ты хотя бы пытался, – сказал Уильям. – Уж не знаю, благословение это или проклятие, но ты действительно не осознаешь собственных возможностей. Ну какой еще мужчина попытался бы накормить орущего младенца?