Сама Маша больше всего боится за творческие возможности своего суженого. У Жуковского, действительно, способность к творчеству как будто напрямую зависела от душевного состояния: если он впадал в отчаяние, что, видимо, случалось в эту пору нередко, то писать совсем не мог. Как только появлялась надежда на благополучный исход, стихи лились из-под его пера. Маша беспокоилась: «Я не только причина всех твоих горестей, но даже и этого мучительного ничтожества, которое отымает у тебя будущее, не давая в настоящем ничего, кроме слез. – Итак, занятия! непременно занятия. В одной книжке ты сказал, что оно будет для тебя драгоценно, потому что твоя слава будет моя; я надеюсь на твои обещания»[8].

Перед отъездом Жуковского из Дерпта между ним и Екатериной Афанасьевной произошел еще один важный разговор. Мать Маши заговорила о необходимости выдать ее замуж. «Я прибавил: надобно, чтобы ты была счастлива», – пишет Жуковский Маше. Осознав в полной мере бесполезность уговоров, ощутив в глубине души холодок безнадежности, Жуковский хотя все еще говорит о своих будущих планах, но на самом деле уже готовит себя к худшему. Это худшее – возможное Машино замужество. Развивая эту мысль как философ, Жуковский очень рассудителен: «Послушай, друг! Нет ничего лучше семейственного счастия, и ты должна его иметь. Я одного только боюсь, именно, чтобы не случилось то, от чего я своим пожертвованием тебя хотел избавить. Если тебе сделают насилие и ты выйдешь замуж не только без склонности, но еще и сохранив противное чувство, – и если я еще должен буду этого быть свидетелем – тебе должно освободить сердце для счастливого замужества; отдать себя другому с надеждою, что будешь с ним счастлива, – одним словом, сделать из себя всё то, чтобы быть готовою для семейного счастия, но никак не жертвовать собою!» В программу жизни, выстроенную для себя Жуковским, это поучение хорошо вписывается. Однако для того, чтобы его выполнить, Маше нужно сделать над собой последнее усилие: «Чтобы иметь эту готовность быть счастливою с другим, ты должна приучить себя смотреть на меня другими глазами, видеть во мне брата, друга, который этого же счастия за тебя желает, но для меня же и из уважения к своей должности ты должна стараться, чтобы замужество было для тебя счастием драгоценным, а не бедствием, с которым ничего на свете не сравнится»[9]. Это – в теории. На практике всё получилось совсем иначе.

Жуковский приехал в Петербург в мае 1815 года и был встречен там шумно и радостно; его слава уже дала ростки, и репутация первого поэта России утвердилась, его ждали друзья, его окружали единомышленники, он уже был авторитетом в своем кругу. Вскоре Жуковский был принят императрицей. Появилась возможность издать собрание собственных сочинений. Но никакие творческие, карьерные и светские успехи не могли удержать его в столице, при первой же оказии (Александра Воейкова родила дочь) он сорвался и уехал в Дерпт, где провел больше месяца, вернулся в Петербург в расстроенном состоянии. Что-то на глазах разлаживалось, он чувствовал, что теряет Машу. Осенью 1815 года Жуковский получил от нее письмо о предстоящем замужестве. Предполагаемый жених, И. Ф. Мойер, хирург, ординарный профессор медицины Дерптского университета, человек очень положительный и достойный, уже не первый раз сватавшийся за нее, был избран ею добровольно, и Маша «как у отца» просила благословения Жуковского на этот брак, следуя его собственному завету: «Я имела случай видеть его благородство и возвышенность его чувств и надеюсь, что найду с ним совершенное успокоение. Я не закрываю глаза на то, чем я жертвую, поступая таким образом; но я вижу и все то, что выигрываю. Прежде всего я уверена, что доставлю счастье моей доброй маменьке, доставив ей двух друзей. Милый друг, то, что тебя с ней разлучает, не будет более существовать. В тебе она найдет утешителя, друга, брата. Милый Базиль! Ты будешь жить с ней, а я получу право иметь и показывать тебе самую нежную дружбу, и мы будем такими друзьями, какими теперь все быть мешает. Не думай, ради Бога, чтобы меня кто-нибудь принуждал на это решиться…»