Маша словно готовила себя к скорой смерти.

В феврале 1823 года в Дерпт вместе с Александрой Воейковой из Петербурга приехал Жуковский. Близился к концу срок второй беременности Маши, которую она переносила тяжело, была нездорова. Видимо, общее недомогание, связанное с семейной болезнью, чахоткой, которая вскоре сведет в могилу и ее сестру, мучило ее. Жуковский не подозревал, что видит Машу в последний раз. 8 марта он должен был уезжать, в письме А. П. Елагиной он описывал свой отъезд, впоследствии обернувшийся вечным прощанием: «Долго ждал лошадей, всех клонил сон. Я сказал им, чтобы разошлись, что я засну сам. Маша пошла наверх с мужем. Сашу я проводил до ее дома… Возвратясь, проводил Машу до ее горницы; они взяли с меня слово разбудить их в минуту отъезда. И я заснул. Через полчаса все готово к отъезду. Встаю, подхожу к ее лестнице, думаю – идти ли, хотел даже не идти, но пошел. Она спала, но мой приход ее разбудил; хотела встать, но я ее удержал. Мы простились; она просила, чтоб я ее перекрестил, и спрятала лицо в подушку…»[25] Жуковский вернулся в Петербург и через несколько дней узнал о смерти Маши. «18-го марта скончалась родами Мойер, и Жуковский опять поскакал туда в прошедшую среду. Потеря ужасная: робенка вынули мертвого. Подробностей мы еще и по сие время не знаем. Я потерял в ней нежнейшего, истинного друга. Хотя ни разу не видел ее в этой жизни, но почти всякую почту переписывался. Какой прелестный ангел! She was too pure, on earth to dwell[26]! Ничего нельзя было придумать ужаснее для семейства»[27]. Жуковский снова полетел в Дерпт, но на похороны не успел и посетил только свежую могилу Маши. На смерть возлюбленной он написал трогательное стихотворение, говорящее о полном примирении с несовершенством земного бытия. Собственно, эту ситуацию Жуковский уже много раз проигрывал в поэзии, и теперь оставалось только пережить ее в реальности.

Жуковский женился очень поздно, когда ему шел уже пятьдесят восьмой год, на юной дочери своего давнего знакомца и душевного друга, немецкого художника Герхарда (в русской транскрипции – Евграфа) Рейтерна, когда-то состоявшего на российской службе и участвовавшего в антинаполеоновских войнах. В Битве народов под Лейпцигом он потерял правую руку и с тех пор работал левой. С Рейтерном знакомство Жуковского состоялось в 1826 году, когда старшей дочери художника, Елизавете, шел пятый год. В 1841-м Жуковский сделает ей предложение. Обратим внимание на сходство сюжетов: маленькая девочка, подрастая, пленяет воображение ее старшего друга, постепенно превращаясь из робкой ученицы в самовластную хозяйку его сердца. Елизавета Рейтерн не была ученицей Жуковского в том прямом смысле, в каком была ею Мария Протасова, но друга отца она видела в своей жизни не раз, иногда подолгу, поскольку поездки Жуковского за границу с годами становились всё более продолжительными как в силу исполняемых им служебных обязанностей, так и в силу личного стремления к покою и воле. Видимо, Елизавета привыкла любить и уважать поэта и смотрела на него с тем особым восхищением, которое он невольно сумел вызвать в ее душе. В 1839 году, в один из таких приездов, Жуковский отметил для себя разительные перемены, произошедшие с дочерью друга, которой теперь он присваивает самые возвышенные эпитеты: «райское видение», «светлый призрак»… Сделав через два года предложение, он получил согласие. Испросив у императора разрешение и пообещав воспитывать своих будущих детей в православной вере, Жуковский поселился с молодой женой в Германии. Они венчались дважды, сначала в православной церкви, затем в лютеранской. Говорили между собой на немецком и французском языках, русского Елизавета Евграфовна не знала.