Она не слышала, как он подошел. Прижимая пропитанный кровью халат к раскрывшемуся шву, врач объяснял прибывшим медикам, как приготовить внутривенный коагулянт. Халли и Блейн влились в поток людей, направляющихся к выходу из обеденного зала. Девушка слышала, как Грейтер, включив свое радиоустройство, приказал:

– Команде биологической защиты прибыть в обеденный зал. Да. Все правильно. Снова, черт возьми.

Халли пришла с небольшим опозданием на встречу с главным научным сотрудником станции, но Агнес Мерритт, казалось, даже не заметила ее задержки. Перед тем как усадить Халли, она торопливо спросила:

– Вы слышали о том, что произошло в обеденном зале?

– Я была там. И сегодня, и вчера.

Мерритт грустно покачала головой:

– Что за ужасная напасть, доктор Лиленд, поджидала вас на полюсе. Я и представить не могу, что чувствовала бы, окажись на вашем месте.

– Спасибо за сочувствие. Прошу вас, называйте меня Халли.

– Отлично. А я Агнес. Агги для друзей, а в друзьях у меня почти все, с кем я знакома.

Кабинет Мерритт был чуть больше кабинета Грейтера, и в нем имелась пара складных стульев для посетителей. В углу на маленьком столике стояла кофеварка. Мерритт, наполнив две чашки, протянула одну Халли, потом пододвинула к ней тарелку с мелким печеньем в шоколадной глазури.

Большую часть своего завтрака Халли оставила в обеденном зале недоеденной. Она откусывала понемногу от одной печенинки, потом взяла вторую.

– Какие вкусные.

– Это рецепт моей бабушки. Я обожаю печь. После работы пробираюсь потихоньку в пищеблок.

В отличие от кабинета Грейтера, кабинет Мерритт был украшен картинами в рамах. К одной стене были прикреплены антарктические фотографии: вот Мерритт поднимается на борт самолета «С-130» в «Мак-Мердо», а вот стоит в своей красной парке возле станционного столба с флагом Соединенных Штатов с бокалом шампанского в руке по случаю какого-то праздника или памятного события. Вторая стена была украшена картинами из оставленного на время мира. На большинстве из них запечатлены объятия и рукопожатия по случаю вручения Мерритт наград и сертификатов. «Стена, оформленная в типично бюрократическом стиле», – отметила про себя Халли. Однако ее озадачило то, что тут нет ни одной семейной фотографии.

На вид Мерритт было около пятидесяти. Удобные джинсы туго обтягивали широкие бедра, из-под красного свитера из тонкой овечьей шерсти виднелась черная водолазка с высоким стоячим воротником. У нее было круглое красное лицо, то ли обветренное, то ли от высокого давления; курносый нос с красными прожилками; маленький влажный рот во время разговора округлялся, отчего создавалось впечатление, что Агнес выдувает слова.

– Так расскажите мне, что там случилось.

Халли рассказала, а затем все словно расплылось у нее перед глазами. Снова придя в себя, она поняла, что Мерритт что-то говорила.

– Прошу прощения, что вы сказали?

– Дорогая, вы просто отключились, – сказала Мерритт, похлопав ее по колену.

– Агнес… Агги, две такие смерти, и почти в одно время. Ведь подобное должно считаться чрезвычайным событием даже для полюса.

– Совершенно с вами согласна. Но вы когда-нибудь слышали о дегисценции, иначе говоря, о расхождении краев раны?

– Нет.

– Я тоже, пока доктор не позвонил. Гарриет в прошлом году удалили часть пищевода. У нее проявлялись симптомы рака на начальной стадии. При операции некоторые важные сосуды были повреждены и сшиты заново.

– Вы хотите сказать, что их прорвало?

– Так думает врач. Когда раскрываются хирургические швы, это называется дегисценцией.

– Но почему это произошло сейчас?

– Боже мой, а что в этом удивительного? Высота. Немыслимые колебания температуры. Радиация. Стрессы. Скверная еда. Тяжелая работа. Ну и так далее.