– Печатная буква, – неуверенно начал Малёк. – Не можешь ты побыть со мной ещё немножко?

– Простите, сэр. Это путь для одного.

Ворон расправил крылья и бесшумно поднялся в воздух, его крылатая тень заскользила по выжженным камням.

– Кстати, сэр, – ворон был уже высоко, и Малёк слышал его голос, размноженный старательным эхо. – Что же это всё-таки за буква?

– «М», – это был шёпот, не шёпот даже, а слегка подзвученный выдох. – «М»! Слышишь?

– Так точно, сэр.

– Так где ты остановилась?

– Да хостел в центре, безымянный. Что у вас, кстати, центром считается?

– Смотря где…

– Сказали, там в двух шагах – Городок чекистов.

– Ого! Не страшно будет ночью гулять? Там так, мрачненько…

– Да некогда особо гулять. Завтра уезжаю.

– А что, другого хостела не нашлось?

– Очень хотелось посмотреть.

– Да, памятник конструктивизма! Эта тема у нас распиарена…

Они сидели на свежевыкрашенной скамейке перед крафтовым баром, третьем или четвёртом по счёту. Обстановка внутри минималистичная, часть публики вытекла наружу. Бармены, все как один в фартуках, длиннобородые, с растатуированными «рукавами», разливали разноцветные настойки по пробиркам, утрамбовывали в фирменные картонки, отдавали «на вынос».

– Тут как в Москве…

– Вот спасибо! Я ей уже пол-Ёбурга показала, а ей лишь бы «как»!

Утром они прошлись от улицы Куйбышева до шумной, но уютной Плотинки с фонтанами, возле которых хороводили самокатчики. Фотографировались на цветочных берегах Исети, на новом променаде с качелями, клавиатурой и развесистыми деревьями. В чём была особая прелесть местечка: все эти ивы и тополя росли тут десятилетиями, но их так правильно подстригли, что они помолодели. А лавочки совсем новые, на них сонные мамочки покачивают своих новых людей.

– Конкретно это место – как в Москве. А так, конечно, совсем другой город!

Днём успели везде: посмотрели и Центр современного искусства, и Невьянскую икону, и музей старика Букашкина. Залезли на последний этаж «Высоцкого», чтобы выпить кофе с шикарным видом на Уральские горы, но гор как таковых не разглядели. Потом полежали на травке в саду Вайнера, и Оля сказала: «Надо же, никто не гоняет!», а Вера даже не поняла, о чём она. Когда пошли в Литературный квартал, уже не было сил в ногах и места на телефоне, чтобы рассматривать, впитывать, фиксировать все эти граффити, наличники, дворики и чудаковатых их обитателей. Но так хотелось!

– Слушай, а чего вообще приехала? Так и не сказала.

С Верой они познакомились онлайн – пару лет назад работали в одной проектной команде над детским фестивалем. Оля тогда не знала, что Вера живёт в Екатеринбурге. Ей казалось, что все коллеги – такие же диджитал-номады, как и она сама. Сегодня в Москве, завтра в Питере, да хоть в Воронеже… Был бы кто знакомый, чтобы разделить впечатления. Но сейчас Оля не знала, что ответить. Популярность тесного бара делала пространство всё у́же и громче; люди хлопали дверями, делились самокрутками, кашляли, спорили, где вкуснее шаурма, откровенничали… Волны чужих житейских вопросов размывали смысл сказанного на задымлённой скамейке.

– Говоришь, Городок этот… С чего бы там страшно гулять?

– Ты что, не знаешь, кто такие чекисты?

– Ну, они же там жили, не работали.

– А может, работу на дом брали?

– Ахахах. Меня таким не испугаешь. Это прошлое. Бояться надо настоящего, или будущего – если ты совсем контролёр…

Оля хотела продолжить сентенцию, но пока допивала последнюю пробирку (перламутрово-вишнёвую, самую крепкую), возле входа в бар нарисовался бородатый мужичок лет пятидесяти. Одет он был как ЧОПовец, который позаимствовал гардероб у лесника. Нелепая многослойность маскировала и тщедушную фигуру, и ветхость вещей. Мужчина встал в сторонке, зыркая лохматым взглядом по разгорячённой пятничной публике.