Так странно от него было слышать это слово «люди», словно он говорил о каком-то виде животных. Это теперь «они», а не «мы», потому что он больше не человек. В душе поселилось какое-то странное необъяснимое чувство от этого осознания. Он больше никогда не станет человеком.

– То есть все-таки ты можешь выходить на солнце? – Я посмотрела на плотно зашторенные окна, не пропускающие ни единого лучика света, и теперь это начало обретать смысл.

– В теории да, но я не проверял. Я доверяю словам Клары.

Я громко выдохнула, где-то в глубине души я уже начинала ненавидеть Клару. Хотя бы за то, что она находилась рядом с ним все это время вместо меня. Давала советы, учила жить по другим правилам, другой жизнью, новой. В которой не оказалось места для меня.

– А что насчет всего остального?

– Я не могу проглатывать человеческую еду, – он немного улыбается. – Даже не так. Я ем человеческую еду, мне нравится ее вкус, но проглотить ее невозможно. Вкусовые рецепторы тоже очень сильно обострились. Я люблю человеческую еду за то, что она может быть так разнообразна. Пожалуй, единственный плюс от того, что ты вампир, – можно есть сколько угодно и оно не отложится у тебя на животе.

Я рассмеялась то ли от шутки, то ли от невероятного рассказа Джонса. Он был прекрасен в своем великолепии, рассказывая о своей новой жизни как о каком-то приключении. Он посмотрел на меня, услышав мой смех, и улыбнулся в ответ.

Мне казалось, что я разучилась смеяться, это было чем-то таким странным и привычным одновременно. Я не плакала, не боялась, не думала о той боли, что поселилась вечной подругой у меня в груди, а смеялась, искренне и по-детски.

И самым прелестным в этой ситуации было то, что меня рассмешил Джонс. Мой Джонс.

Меня накрыло чувство дежавю, будто мы с ним сидели в моей комнате и обсуждали какой-то фильм после совместного просмотра. Он отпускал какие-то смешные реплики про героев, а я заливалась смехом, потому что более нелепого нельзя было придумать, в то время как он кидался в меня попкорном. На один краткий миг мне показалось, что это мы, те самые Мэри и Джонс, не знающие боли потери. Мы были счастливы в тот момент.

Наши глаза встретились.

– Я скучал по твоему смеху. – Его губы все еще улыбались, а глаза блестели. Я поняла, что именно этого он и добивался – чтобы я улыбалась. – Чеснок, кстати, я тоже могу есть. И святую воду пить. Насчет нашего убийства, – он помедлил, а я стала предельно серьезной. – Не важно, это дерево или металл; если это попадает тебе в сердце, то ты труп. На самом деле очень много способов убить вампира. – Он помахал рукой, словно рассуждая. – Оторвать голову тоже действенный способ, вырвать сердце, разорвать на мелкие кусочки, и все в этом роде.

Я поморщилась, жалея о своем вопросе. Каждое его слово тут же вызывает ассоциацию, как Джонса убивают любым из этих способов. Я покачала головой, чувствуя, как поднимается тошнота. Хотелось попросить его прекратить, но он замолчал, заметив мою реакцию.

– Как это происходит? В смысле… превращение.

– О, все просто. Всего лишь яд вампира и немного его крови. – Он вздыхает и смотрит на меня, заглядывая в глаза. Послушай, я… – Он замолкает. – Я должен был так поступить, это было правильно. В тот момент. – Он ждет моей реакции.

Я хотела расспросить его подробнее о яде вампира и крови, но смена разговора меня немного озадачила и расстроила одновременно.

Даже если мы каким-то образом останемся вместе, боль, что пульсирует внутри, будет напоминать мне о том, что я его когда-то потеряла. Его выбор состоял в том, чтобы бросить меня. Наверное, тот момент веселья, что был между нами, произошел несколько тысячелетий назад.