Если абстрагироваться от всех внешних обстоятельств, накладывающих сильнейший отпечаток на внутренний процесс развития чеченского общества, и рассматривать этот процесс в «чистом виде», то шансы на создание государства феодально-рабовладельческого типа были очень высоки. Во-первых, это те стадии развития государства, которые следуют сразу за периодом военной демократии, как бы естественно сменяя родоплеменное устройство; во-вторых, как это не парадоксально, элита чеченского общества: учёные, деятели культуры, государственные деятели, промышленники и финансисты, интеллигенция в целом – к патриархальным обычаям относятся и по сей день куда с большим трепетом и уважением (иначе и быть не может, ибо за этим стоит самобытность народа, которой они дорожат), нежели устроители феодально-рабовладельческого государства, которые для достижения своих целей решительно попирают национальные моральные ценности. Так было всегда во время протекания аналогичных процессов у всех народов. Но в данном случае, мы наблюдаем ещё и разделение чеченского общества на две очень сильно различающиеся группы: чеченцев, представляющих горские тейпы, и чеченцев, проживающих на равнине и представляющих, в целом, исторически более развитую часть общества. И если первые, до недавнего времени, представляли собой довольно замкнутую общность, мало взаимодействующую с окружающим миром, в очень большой степени хранительницу и пользовательницу ОБЫЧНОГО ПРАВА и, следовательно, носительницу колоссального заряда потенциальной энергии, которая, выплеснувшись после 1991 года, нашла своё естественное русло в виде строительства феодально-рабовладельческого государства, то представители равнинных тейпов, среди которых насчитывалась масса высокообразованных, очень далеко ушедших в своём индивидуальном и общественном развитии (в сравнении с первой группой) людей, живущих современными представлениями о мире и о том, в частности, каким должно быть чеченское общество, видели Чечню светским цивилизованным государством. И пусть одни – в составе России, а другие – полностью независимым, но именно светским и современным. Думается, что к таковым можно объективно причислить и господина Масхадова, наблюдая за отчётливыми тенденциями в его деятельности по строительству государства. Он явно не разделял и не одобрял идеологию исповедующих ваххабизм полевых командиров. Но его беда в том, что он оказался лишённым социальной базы на территории Ичкерии, так как большинство из тех, кто разделил бы его взгляды на строительство цивилизованного государства, оказались за пределами Чечни. Таким образом, в самой Чечне его политические противники обладали неоспоримым численным перевесом. В итоге, он оказался в безвыходном положении, когда ему пришлось солидаризоваться в вооружённом противостоянии федеральным силам со своими политическими противниками, притом, что до августа 1999 года были очень неплохие перспективы решения проблемы государственности Чечни политическим путём.

В связи с вышесказанным, хотелось бы подчеркнуть: факт оставления родных мест элитой чеченского общества под натиском бурных событий говорит, что эта элита – люди общероссийского менталитета, а многие и всероссийского масштаба, так как рамки только Чечни для приложения сил и способностей этих людей исключительно тесны. До 1996 года, – до странного, но вполне поддающегося объяснению, зигзага со стороны центральной российской власти по отношению к чеченскому сепаратизму, – эта элита, при всех душевных болях за свою терзаемую родину, поддерживала в массе своей федеральную власть, понимая, что возможность НОРМАЛЬНОГО развития Чечни вне России (или без России) – иллюзорна. Никто из реально мыслящих людей не допускал мысли, как бы он сам внутренне не относился к проблеме статуса Чечни, что Россия решится на предоставление независимости одной из входящих в её состав республик, так как это стало бы сигналом к распаду ФЕДЕРАЦИИ на множество разнородных частей, которые тотчас вступили бы в состояние незатухающей склоки. А при наличии в стране джомолунгм оружия, это привело бы к страшной катастрофе мирового порядка. Поэтому Хасавьюрт поверг многих представителей чеченской элиты в недоумение и даже растерянность. Чёткая до сих пор дилемма – быть Чечне независимой или оставаться в составе России – почти перестала существовать. Реалии были основательно задрапированы перипетиями общероссийской борьбы за власть, а то, что казалось ранее иллюзорным, приобрело некое подобие манящей реальности. Таким образом, появившиеся якобы очевидные перспективы обретения Чечнёй политической независимости, прошедшие в Чечне президентские выборы, поддержанные в ряде аспектов центральной российской властью, объективно понудили многих введённых в заблуждение противников сепаратизма поторопиться с участием (в разных формах) в якобы строительстве чеченского государства. К несчастью, формирование новой чеченской государственности, и об этом мы уже говорили выше, пошло (и не могло не пойти) по заведомо неприемлемому для чеченской элиты пути, но она уже успела втянуться в этот объективный, но почти лишённый оптимистических перспектив, процесс. И если бы не военная (в соответствии с закономерностями этногенеза) экспансия со стороны переживающей сложнейшие формационные процессы Чечни в соседний Дагестан, трудно сказать, как обернулись бы дальнейшие события. Сегодня же мы видим то, что видим, а у чеченской элиты, большая часть которой, без всяких оговорок, может считаться элитой российской, никаких сомнений (и, тем более, иллюзий) относительно перспектив дальнейшего развития чеченского общества не осталось. Но наверняка осталось чувство горчайшей обиды за трюкачества федеральной власти.