Абрахам удовлетворённо хмыкнул, открыл ящик стола и достал завязанную на шнурок папку в кожаном переплёте. Листочки были бережно упрятаны в папку и убраны в ящик. В тишине кабинета тихо звякнул в замке ящика маленький ключик, что Аткинс всегда носил при себе. В кабинете директора лечебницы был встроенный в стену сейф, замаскированный под один из навесных шкафчиков, внутри которого находилось немало интересных и ценных вещей. Но свои личные и наиболее важные документы доктор Аткинс хранил в ящиках огромного письменного стола. Стол был ничем не хуже любого сейфа. Массивный, тяжеленный, сочетающий в себе элементы стали, железного дуба и стекла, огнеупорный, он выглядел очень технологично и сверхсовременно. Каждый ящик стола запирался своим ключом и был не по зубам большинству взломщиков. Собственно, Аткинс мог держать бумаги в любом месте своего кабинета, где угодно, даже у всех на виду. Внутри клиники он чувствовал себя в полной безопасности, будучи точно уверенным, что никто из работающих и находящихся здесь людей не покусится на его вещи. А от посторонних существовала иного рода защита. Мерсифэйт была своего рода неприступной крепостью, сам надёжным и защищённым местом в мире. Ни одной банковской ячейке Аткинс не доверял больше, чем обычному ящику своего письменного стола.

Абрахам поднялся, скрипнув кожей кресла, и одёрнул длиннополый пиджак. Что ж, настало время спуститься на нижние ярусы больницы. Время у него ещё есть, ехать домой, в расположенный на престижнейшей Ройал-стрит шикарный особняк совершенно не хотелось. Дома он просто бывал, а здесь, в лечебнице, которой он посвятил годы и силы, он творил. Здесь он чувствовал себя свободным и всемогущим. Его настоящий дом был здесь.

На нижние ярусы вело два хода. Одним пользовались сотрудники техперсонала и он был нанесён на все планы экстренной эвакуации. Другой был тайным и начинался прямо в кабинете директора. Этот ход вёл на нижние ярусы в обход всем известным коридорам и дверям, и нырял ещё глубже, проникая в скальное основание фундамента, на котором высилось огромное здание больницы. Туда вход был заказан для всех, кроме Абрахама и трёх-четырёх человек, в которых ни капли не приходилось сомневаться.

Сейчас Аткинс решил воспользоваться тайным ходом. Этим вечером он хотел опуститься на самые нижние уровни. Он давно не навещал её. Вряд ли она соскучилась по его обществу. Но Аткинсу было, в общем-то, наплевать на её мнение. Ему нравилось разговаривать с ней. Она была интереснейшим собеседником, когда находилась при памяти. Она была единственным человеком, к словам которой он прислушивался. Единственным человеком в мире. Аткинс до сих пор не знал, можно ли верить всему, что она говори. Он одновременно восхищался ею и ненавидел, жалел и боялся. Она вызвала в нём бурю обычно уверенно подавляемых эмоций. Она была уникальной. Жемчужиной его коллекции. Украшением его бестиария. Недосягаемая, непознаваемая, невозможная, она, тем не менее, существовала и одним своим существованием подтверждала старую истину, что в этом мире порой случаются настоящие чудеса.

Она была настоящим чудом. Внушающим страх, вызывающим сочувствие. Она была его собственностью. Он дорожил ею. Использовал её. Но при всём этом, наверно, по-своему и любил.

Она не знала, как её зовут. Абрахам Аткинс дал ей имя древней богини, обладающей даром предвидения. Фрея.

Элен проверила, заперла ли она дверь. В последнее время ей казалось, что двери в особняке Гиллроев обладают особыми свойствами. Словно живут собственной жизнью. Открываются и закрываются по своей прихоти, невзирая на запертые замки. Во всяком случае, уже не раз и не два она могла поклясться, что дверь в её спальню оказывалась незапертой, хотя она сама лично, всегда замыкала её на ключ перед сном и когда переодевалась.