– Боль исчезла также внезапно, как и появилась. Я бессильно вытянулась на столе, хватая ртом воздух. Я ничего не слышала, в глазах двоилось и троилось, меня ломало, как изнурённого воздержанием наркомана, а сердце бухало так, что чуть не проламывало рёбра. Оно стучало как сумасшедшее.

– Когда ко мне частично вернулся слух, Аткинс скучающим голосом сообщил, что я превосходно держалась под напряжением целых тридцать секунд. Тридцать секунд, Джек! А мне ведь казалось, что пытка длится вечность… Полминуты, во время которых для меня прошли часы. Тридцать секунд, которых мне хватило обмочиться, надкусить язык и распрощаться с жизнью. Меня отвязали. Я была как тряпка, изо рта и носа у меня сочилась кровь, от меня ужасно пахло. Когда с моей головы сняли это кошмарное орудие боли, мои волосы стояли дыбом. Я была страшней сказочной ведьмы. Я увидела своё отражение в одном из отполированных до блеска металлических приборов. И не скажу, что увиденное меня удивило.

– Передвигаться самостоятельно я не могла. Поэтому меня вновь взвалили на плечо и понесли вон из этой стерильной пыточной камеры. Аткинс шёл рядом и буднично объяснял, что стоит на пороге невероятного открытия, что изменит судьбу чуть ли не всего известного мне мира. Крошка, говорил, он, ты даже и представить себе не можешь, как ты мне помогаешь! Ты будешь одной из тех, кто в итоге окажется на страницах истории. Твоего имени никто не вспомнит, но такие как ты, незаменимы в достижении высших целей… И что-то подобное в том же духе. Я, полуживая и совершенно очумевшая, особо не вникла в его бредовый бубнёж. Всё, что происходило со мной, казалось мне каким-то нереальным и неправильным. Будто это вовсе не меня опять несут неизвестно куда, а я иду рядом с Аткинсом и смотрю на себя со стороны.

– Я была одержима лишь одной мыслью. Боль закончилась. Она ушла! А теперь представь себе моё состояние, когда меня бросили в огромную металлическую ванную, сорвали с меня смирительную рубашку и абсолютно голую залили ледяной, воняющей хлоркой водой. Я повторно заорала, а меня поливали из шланга и всё так же молча наблюдали за моими страданиями. Аткинс стоял в стороне, пока я, воя, корчилась под бьющими упругими струями ледяной воды, обжигающей не хуже раскалённого жидкого огня. От хлорки у меня страшно запекли глаза, она проникала в рот, в нос, я начала задыхаться и захлёбываться. И когда я уже решила, что меня всё-таки заморозят и утопят, душ прекратился. Меня вытащили из ванны, и поскольку я была не сильнее пришибленной мыши, помогли одеться в новую рубашку.

– Когда меня бросили на пол моей камеры, я с облегчением разрыдалась. Эта оббитая поролоном комната, раскрашенная в ненавистные серо-жёлтые цвета, со слепящей мои истерзанные глаза лампочкой, после пережитого показалась роскошным дворцом. Я лежала на полу и сотрясалась от плача. А когда Аткинс любезно сообщил, что завтра мы продолжим процедуры, я могла лишь застонать. Они оставили меня одну, хлопнув дверью, и обречённо лязгнув надёжными засовами с обратной стороны. Я кое-как взобрались на топчан, свернулась калачиком, и так лежала, наверное, час. Скуля и трясясь от шока. Потом я начала потихоньку приходить в себя.

– Я знала, что долго не протяну. Столько боли, сколько мне довелось испытать в тот день, мне не вынести. Я чётко осознала, что чтобы там не говорил этот безумец о моём участии в его опытах, о том, что от меня зависит чего-там такое, я всё равно сдохну на этом чёртовом столе самое больше дня через три. Или же превращусь в вечно трясущееся безвольное существо с бессмысленным взглядом и идиотским выражением лица, делающим под себя и гукающим, как двухлетний ребёнок. В тот миг я вспомнила Стефана. И даже подумала, что неужели сын моих хозяев в своё время прошёл так называемое лечение электрошоком? Но это было невозможным. Стефан свихнулся раньше, чем за него взялся доктор Аткинс.