Стало быть, оставалось выбросить из головы всякую чушь – и вообще перестать думать. В таких ситуациях это самое лучшее. Тело, давно ставшее частью Зоны, само лучше знает что делать. А значит, не надо отвлекать его вялыми потугами мозга выдать правильное решение. Оно и без него разберется, что ему делать. Да так разберется, что порой бывалые сталкерюги, вернувшись, тупо хлещут в «Боржче» коньяк стаканами, чтоб удивление и ужас залить хоть немного. Ведь это страшно знать, что твое тело умеет намного больше, чем ты мог бы от него ожидать. Правда, не каждый может так слиться с Зоной, так почувствовать ее. И у Шухарта далеко не всегда оно получалось. Но сейчас он очень сильно хотел, чтоб получилось…

Рэд сделал маленький шажок вперед – и замер на газоне, не дойдя до дороги каких-то пару футов. Потому что над стерильным асфальтом колыхнулось что-то. Марево едва заметное, если не приглядываться, как горячий воздух в полдень над железной крышей. Сталкер видел такое лишь однажды, в тот памятный день, когда за «полной пустышкой» с Кириллом ходили, упокой его Зона. Но тогда оно мимо прошло. А сейчас – нет. Видать, оголодало. Колыхнулось – и медленно так, осторожно поползло прямо к Шухарту. Остановится, словно принюхиваясь, и снова ползет. Не спеша, мол, куда ты денешься, родной?

Сталкер только сейчас осознал, что на обочине, на другой стороне дороги не просто кучки спрессованного мусора лежат. Одежда это выцветшая, местами пересыпанная желтой массой, которая получается, если перемолоть в пыль сухие кости, а потом утрамбовать их чем-то очень тяжелым.

– Вот оно как, значит, – пробормотал Шухарт, зачем-то стягивая с себя куртку и обматывая ее вокруг головы. – Вот оно как…

Быстрыми, расчетливыми движениями Рэдрик паковал собственную голову, где-то краем сознания понимая, что не он это сейчас делает, а тело его, опасность чуя, что-то свое мутит, одному ему понятное. И на колени не он осторожно становится, и ничком ложится не он, зажимая руками уши и зарываясь лицом в землю так, что дышать невозможно. От Шухарта в теле этом практически вообще ничего не осталось, крошка какая-то, которая только и способна сейчас, что удивляться и ни хрена не понимать в происходящем.

А потом он услышал рокот. Тихий такой, будто мотор хорошей машины урчит на малых оборотах. И почти сразу громче заревело. И еще громче, так, что земля задрожала, словно в ужасе, и зубы в деснах вибрировать начали, того и гляди повываливаются.

Сталкер зажимал уши и вдавливал лицо в землю все глубже и глубже. Потому что знал откуда-то – иначе нельзя. Иначе плохо будет, очень плохо. Хуже, чем просто в «жаре» сгореть или в «комариной плеши» расплющиться. И то, и другое происходит относительно быстро. А тут будет медленно и мучительно, пока ты не станешь еще одной спрессованной кучкой мусора на обочине.

Тело не подвело. Если б голову курткой не обмотал, дышать не получилось бы, рот мгновенно песком и глиной забился. А так как-то перетерпел. И, похоже, если б только ладонями уши зажал, не помогло бы – как не спасло оно тех, кто в первые дни Посещения ослепли напрочь, услышав сильнейший грохот.

– Так вот ты какой, «слепой гром», – сказал Шухарт, вставая на ноги и разматывая с головы куртку.

Марево над дорогой не ответило. Не до того ему было. Сдулось оно, почти прозрачным стало. Всё на грохот изошло, еле ползет. Причем в сторону, подальше от несостоявшейся жертвы.

Самое время.

Шухарт быстро пересек дорогу. Даже гайки не бросал, не до гаек. Это называется – сейчас или никогда. Перешагнул пеструю кучу тряпья с обломком ребра, торчащим из нее, и еще футов тридцать напрямую прошел, до темной, растрескавшейся скамеечки. Вроде не новая, того и гляди развалится. Стало быть, есть шанс, что твоя задница не превратится в кисель и не поджарится, если ты на нее присядешь. А присесть надо, потому что уже не только руки трясутся, но и колени подкашиваются. Нервы. Тяжко оно в Зоне без выпивки и курева.