Васька поднял с пола тлеющую лучину. Дрожащий огонёк вспыхнул вновь и выхватил из темноты перегородившую проход кучу тряпья. Парнишка поддал кучу ногой. Истлевшее тряпьё осыпалось и обнажило ржавую цепь, желтоватые кости и череп с редкими, приклеенными к вискам прядями седых волос. От неожиданности Васька ахнул, а Глебка снова заголосил в полный голос.

На потревоживших покой мальчишек проваленными глазницами смотрел и скалил редкие зубы прикованный к стене скелет.

Глебка прижался к брату.

– Да, перестань ты трястись, малой! У разбойников так заведено, что покойники клад стерегут. А ты мертвецов не бойся. Они смиренные лежат себе тихо и никого не трогают, – заговаривал зубы младшему брату, струхнувший не на шутку старший брат.

– А что, Васька, славная цепка на стене висит. С такой двухлетка бычка на привязи можно держать, – приободрился прижавшийся к брату Глеб.

Стараясь не потревожить усопшего, братья перешагнули через гнилые кости и осыпавшееся тряпьё и устремились к манившему их источнику света.

На стене под закопченным ликом Николая Угодника, мерцала крошечным светлячком лампада. Рядом с ней виднелось оконце размером с мужскую ладонь. За куском слюды братья разглядели высеченную в горе пещеру и лежащее на каменном выступе покрытое саваном тело. Неверное пламя коптящей лампады выхватывало из темноты длинные зубы, пергаментное лицо, и сжимавшие на груди распятие костлявые руки усопшего.

– Почто человека замуровали? – дрожащим голосом спросил Глеб.

– Думаю, что подземный ход к монастырю ведёт, Помнишь, матушка нам рассказывала, что в старые времена принял обет затворничества какой-то монах. Он велел замуровать себя под землёй. Хотел без помех за грешных мирян молиться. Перед нами его нетленные мощи.

Братья перекрестились и в два голоса забормотали «Отче, наш!» Желание найти клад в подземелье у них значительно поубавилось.

Впереди послышались человеческие голоса. По галерее спускались люди.

– Замри! – приказал брату Василий и погасил огонь.

– А не тяжела ли мирская ноша, брат Серафим? – гнусавил тщедушный монах, освещавший путь согнувшемуся под тяжёлым мешком своему могучему товарищу.

– Такая ноша не тянет, – отозвался басом монах, мужчина истинно богатырского сложения.

К счастью, кладовая, куда монахи держали путь, находилась выше того места, где замерли, прижавшись к стене, испуганные ребятишки. Забренчал на двери тяжёлый замок, звонко бухнула дубовая, обитая железом дверь. Брат Илларион вложил факел в приделанное к сводчатой стене кольцо. Щёлкнул запор распахнутого Серафимом ларя, и подземелье наполнил звон пересыпаемых из мешка монет.

– Нет ничего прекрасней пересыпаемого в хранилище серебра! – склонился над сундуком Илларион.

Серафим посторонился, отошёл в сторону и с удивительным равнодушием взирал, как его худосочный спутник горстями пересыпает монастырские сокровища.

– Богатое пожертвование сделал царь Пётр. С такой казной к осени купола золотить будем, – вознёс хвалу Господу и государю Илларион.

– Каменные стены вокруг монастырского двора поднимать надо, да сторожевые башни ставить! С трёх сторон батюшка Нугрь дорогу на Москву бережёт, а с четвертой ровное поле. Что делать, если турки снова на Русь пойдут? За православную веру с оружием стоять надо! – огладил широкую бороду могучий монах.

Подглядывая через щель, братья не успевали пересчитывать монастырское добро. Чего только не было в кладовой. Одних только кованых сундуков здесь хранилось столько, сколько у Глеба пальцев на одной руке. А ещё мешки с рухлядью, лисьи да бобровые шкуры, бухты пеньковых верёвок, бочки с медом, кругляши плавленого воска, да всего и не перечесть. Закончив важное дело, монахи заперли кладовую и отправились восвояси, а ребятишки пустились в обратный путь.