С другой стороны, имеется немало примеров и того, что за деньги всё-таки можно купить справедливость.

Если мы арестовываем человека, он, естественно, нас ненавидит. А если он при этом считает себя невиновным, то ненавидит вдвойне и втройне. А раз ненавидит, значит, враг, значит, виновен. Поэтому, Ваня, я лично считаю злейшими врагами именно невиновных.

В.Н.Войнович, «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина»

Без комментариев.

У меня всё время такое чувство, будто сейчас – это совсем не сейчас. И что сам я – не я, а вроде бы кто-то другой. И что здесь – это где-то совсем в другом месте.

Харуки Мураками, «Охота на овец»

Пребывание в тюрьме можно сравнить со ссылкой на необитаемый остров где-нибудь неподалёку от Антарктики. Вокруг ходят белые медведи, которых вы до этого видели только в зоопарке. При случае вы можете с кем-то из них подружиться, но может оказаться, что медведь – это на самом деле не медведь, а пингвин. Бараки – как льдины. Вы ходите по одним и тем же промёрзлым проходам, среди одних и тех же айсбергов, утомлённые тоской. Порой вы упираетесь головой в глыбу льда и стоите так, не двигаясь, по нескольку дней. Под конец вымораживает насквозь.

Раньше я считал, что тоска – это что-то вроде скуки, досады или горечи. Оказалось, это духовная боль особого рода, которую иногда можно ощутить даже физически. Тоска может перейти в депрессию в научном смысле слова. Ссыльные в Антарктике по-разному переносят болезнь своей души; у одних она протекает в относительно лёгкой форме, у других – разрывает сердце на тысячу кусочков. Многие частично закалены от напастей, некоторые привиты, но даже самые сильные из осуждённых подвержены тоске. И только железные люди с алмазной волей (в основном – блатные) с лёгкостью отмахиваются от тоски, как от назойливой мухи.

Не прижимайте бумаг, чтоб не испортить золу…

Г.Б.Адамов, «Тайна двух океанов»

Павлу Михайловичу двадцать четыре года, осуждён по пункту «а» части 2 статьи 111 УК РФ за причинение вреда здоровью должностного лица, вину признаёт частично. В колонии он совсем недавно; серьёзен, немного робок и стеснителен.

В прошлую субботу он писáл письмо своей матери. Павел Михайлович сам нам об этом сказал, потому что мы спросили. Он комкал один лист за другим, и начинал снова. Я спросил у него, в чём дело, и Павел Михайлович ответил, что обещал матери писáть, но теперь, взявшись за дело, не может найти слов, чтобы выразить своё настроение и свои мысли так, чтобы они были ей понятны:

– С одной стороны, не хочется грузить её своими проблемами. Зачем я буду её пугать? С другой стороны, если я напишу, что у меня всё хорошо, то это, во-первых, слишком уж кратко, а во-вторых, как-то натянуто, что ли… Она почувствует, что что-то не то…

Я посоветовал Павлу Михайловичу описáть наш рацион питания, а также составить список продуктов, которые он хотел бы получить в передаче. Он вроде попробовал, но бумага опять оказалась скомканной.

Так продолжалось несколько дней. Павел Михайлович в часы досуга сидел перед чистым листом, грыз ручку и смотрел куда-то в пространство. Но потом я заметил, что он подписывает конверт.

– Что, получилось? – спросил я.

– Не совсем, – ответил Павел Михайлович. – Через три недели мама приедет на длительное свидание, там и поговорим. А пока я вот просто написáл короткую записку.

Видя моё любопытство, Павел Михайлович протянул мне тетрадный лист, на котором было написано всего несколько строк. Вот что он написал:

«Дорогая мама!

Прошу меня простить. И не столько за то, что тебе пришлось пережить, сколько за то, что я так и не смог заслужить твоё полное и безоговорочное одобрение. Я старался, ты это знаешь. Надеюсь, тебе никогда не было стыдно за меня настолько, чтобы помнить об этом. Ты очень хорошая. Я тебя люблю.