Эдвард пропустил мимо ушей злобный выпад, бесцеремонно сел в кресло с высокой спинкой и, скрестив на груди руки, изучающе оглядел отца. Потом вытащил из кармана сигареты, закурил.

– Значит, ты не желаешь видеть меня? – он выпустил клуб дыма в сторону отца. – Ты взвалил свою вину на мои плечи, а теперь вместо благодарности гонишь меня. Не по твоей ли милости я отбарабанил в аду целых двадцать лет от звонка до звонка? Теперь ты чистенький, незамаранный, а на мне клеймо убийцы… Ты хоть представляешь, какие муки мне пришлось пережить, прежде чем вернуться и заглянуть в твои наглые глаза?

– И знать не желаю! – отец схватил сына за руку, попытался поднять его с кресла. – Оставь меня в покое, дебил проклятый!

– Не суетись! – Эдвард оттолкнул его, не испытывая к нему никакой жалости, и продолжил: – Спасибо тебе и за те три года, что пришлось отбывать в психушке. И после всего этого ты решил не признавать меня и гнать из своей жизни?

– Да, да и еще раз да! – язвительно зарычал Рем. – Не признаю. Больше того – я проклял тебя навсегда!

Эдварда словно обдали ледяным душем. Лицо его ожесточилось, вспышки горьких воспоминаний опалили сердце. Разве он когда-нибудь забудет тот страшный день, когда увидел в спальне лежащую в луже крови мать с ножом в груди, всаженном по самую рукоять! Он по-своему жалел мать, считал ее жертвой безрассудной отцовской прихоти. В тот день от охватившего его ужаса он вытащил нож из груди, бросил его на пол и в охватившей его панике кинулся прочь, чтобы не видеть лица матери, застывшего в искаженной гримасе.

– Какая же ты скотина! – он вскочил с кресла, в замешательстве замахнулся на отца, но сумел вовремя взять себя в руки. – Ты отнял у меня детство, юность, ты отнял у меня братишку, ты отнял у меня жизнь!

Рему нечего было ответить, и он, окончательно выйдя из оцепенения, ринулся в атаку.

–Убирайся прочь от меня! – он сильными руками вцепился в худые плечи сына и принялся выталкивать его из дома. – Будь ты трижды проклят! Если еще попытаешься потревожить мое спокойствие, я сделаю из тебя отбивную и скормлю дворовой собаке!

И дверь захлопнулась перед носом Эдварда. Он постоял в задумчивости несколько секунд, обдумывая, как ему быть дальше. Ломиться в дверь не имело никакого смысла – ему хорошо знаком крутой нрав отца. Это соображение усилилось, когда в окне показался обжигающе холодный и враждебный взгляд, потом холщовая занавеска колыхнулась и сдвинулась.

Солнце уже занялось в зените, и Эду пришлось снять свой плащ. Он запихнул его в саквояж, потом закатал рукава своей сорочки, сдвинул шляпу на затылок и медленно побрел в сторону леса. Поднявшись на Волчьи холмы, откуда открывался вид на Меренку, он отыскал памятную сосну, прилег рядом, склонив голову над прахом отверженного младенца. Видно, придется, как в далеком и суровом детстве, соорудить себе здесь жилище, а там… А там положиться на судьбу.

Эдвард поднялся, развел костер, снова улегся на траву. Думая о превратностях судьбы, он никак не мог освободиться от горьких мыслей и воспоминаний. Хотелось одного: приглушить внутреннюю боль, примириться со своей душой. Но в голове по- прежнему царил хаос.

Отвлек его пронзительный крик, взорвавший лесное спокойствие. Это был детский крик. Через мгновение он повторился и уже не смолкал.

Подчиняясь мимолетному инстинкту, Эдвард мгновенно вскочил на ноги, сбежал по крутой и извилистой дорожке на берег, откуда доносился крик, и остановился в изумлении: посреди перекидного моста, едва держась кончиками пальцев за край деревянного настила, повис мальчишка-подросток, а под ним шумела река. Эдвард понял, что дорога каждая секунда и, сбросив с себя оцепенение, выскочил на мост. Доски под ногами угрожающе задрожали, и от вибрации сооружения мальчика стало раскачивать.