– Вернулся, стало быть… – прошипела она снова, шагнув вместе с ним влево и не давая ему тем самым возможности пройти. – Фруктов захотелось! Ишь ты… Где же тебя носило-то все это время, а?

– Вы забыли добавить – осьминог проклятый, – вежливо подсказал Сережа без намека на улыбку.

Честно? Он сильно нервничал. Он всегда побаивался этой женщины. И не потому, что она могла расцарапать ему лицо. А потому, что она была Сашиной матерью. И он боялся ее оскорбить как-то неосторожно, как-то задеть и обидеть.

– Осьминог, да, – закивала Алла Геннадьевна подсиненной головой. – Проклятый, точно! Испортил жизнь моей девочке!

– А что с ней?! – вырвалось само собой, и Назаров тут же смутился.

Ему-то что за дело? Он уже почти десять лет женат на красивой, верной женщине Татьяне. И ее мать называет его на «вы» и по имени-отчеству. Правда, может и без должного уважительного подтекста, но называет именно так, не осьминогом.

– А с ней все в порядке! Не надейся! – Ее правая рука оторвалась от ручки зонтика, и указательный палец ткнул его в пуговицу на рубашке на груди, больно ткнул. – И не смей появляться ей на глаза, понял? Не смей! Если замечу тебя рядом, то… Уничтожу!

Назаров стремительно осмотрелся. Покупателей на рынке к этому часу было очень мало, и на них, конечно же, обращали внимание. Кто-то мимоходом, кто-то откровенно рассматривал. Старушка, продавшая ему абрикосы, даже рот открыла от любопытства.

Нехорошо…

– Извините, – пробормотал он.

Шагнул назад, вправо, обошел Аллу Геннадьевну и хотел было уйти. Но женщина вдруг поймала его сзади за рубашку. И дернула так, что та выбилась из-под ремня.

– Стой, когда с тобой разговаривают! – взвизгнула она так громко, что даже самые равнодушные подняли головы от помидорных и фруктовых пирамид и уставились на них с изумлением. – Не смей к ней приближаться, понял! Никогда! Если я узнаю, то я… Я уничтожу тебя! Уничтожу, осьминог проклятый…

Он выдернул край своей рубахи из крепких пальцев в ажурных перчатках и удалился быстрым шагом, почти бегом. И конечно, не видел и видеть не мог, с какой удовлетворенной улыбкой наблюдал эту неприятную сцену молодой симпатичный юноша, брызгающий ледяной водой из пластиковой бутылки на охапку сочной молодой кинзы.

– Чего скалишься? – спросила его женщина, подкладывающая зелень на прилавок. – Радуешься?

– Ага, – он звучно сглотнул слюну, наполнившую рот.

– А чему радуешься, идиот? – Женщина шлепнула его по макушке и показала на пустую бутылку: – Вода закончилась, не видишь? А он радуется!

– Как она его, а! – восхитился паренек, погружая пустую бутылку в бак с ледяной водой. – При всех, а! Здорово!

– Тебе-то что до этого?

Женщина вздохнула и потрогала макушку сына, по которой только что ударила. Не надо его бить по голове. Доктор говорил еще много лет назад, что не надо. Что-то в мозгах ее сына не так, что-то неправильно. И каждый удар по голове, пускай даже самый слабый, может спровоцировать обострение болезни. А она то и дело к его макушке прикладывается, дура! Теперь к вечеру жди чего-нибудь нехорошего. Либо подожжет снова во дворе что-то, либо станет по земле кататься и орать от боли. А что болит, в каком месте, не скажет ведь…

– Ма, ты что, не поняла? – Сын поймал руку матери, прижал к своему виску, улыбнулся странной потерянной улыбкой. – Это же ее мама! Сашина мама!

– И что? – Мать растрогалась, когда сын приложил ее влажные грязные пальцы к своим губам.

– А он – соперник. А она его как! А! Такая молодец тетя Алла! Такая молодец!

– Соперник, – грустно улыбнулась женщина и снова погладила сына по макушке. – Чей соперник-то, сынок?