Ученик, заявивший учителю, что тот ему больше не нужен, потому что теперь радио и телевидение объяснят ему, где находится Томбукту[130] и что известно о холодном ядерном синтезе, не имел в виду, что в наши дни учителя могут подменить, скажем так, непринужденные беседы, которые каждый день без какого-либо порядка ведут в разных средствах массовой информации, – то, что мы много знаем об Ираке и мало о Сирии, зависит от доброй или злой воли Буша. Ученик имел в виду, что сегодня есть интернет, Великая мать всех энциклопедий, где можно прочитать о Сирии, о холодном ядерном синтезе, о Тридцатилетней войне и о бесконечной дискуссии о наибольшем нечетном числе. Он имел в виду, что сведения, которые предоставляет ему интернет, куда обширнее и порой глубже того, чем располагает учитель. При этом он забыл об одной важной вещи: интернет расскажет ему почти все, кроме одного – как искать, отфильтровывать, отбирать, принимать или отбрасывать эти сведения.

Накапливать новую информацию способен каждый: для этого достаточно иметь хорошую память. А вот решить, что стоит запоминать, а что нет, – тонкое искусство. В этом разница между тем, кто получил полное образование (пусть даже учился плохо), и самоучкой (даже самым гениальным).

Беда в том, что и преподаватель оказывается неспособен научить искусству отбора, по крайней мере не во всех отраслях знания. Но он хотя бы знает, что должен это уметь. Если он неспособен дать точные указания, как отбирать информацию, он может дать пример, как всякий раз сравнивать и оценивать то, что подбрасывает интернет. Наконец, он может каждый день показывать, как систематизировать то, что интернет выдает в виде списка: интернет сообщает, что есть Тамерлан и однодольные растения, но не объясняет, как связаны эти понятия.

Объяснить это могут только в школе, а если не умеют – пора научиться. Иначе три I, с которых начинаются слова Internet, Inglese, Impresa[131], так и будут ассоциироваться с «И-а» – ослиным ревом, которому не долететь до небес[132].

Мы привыкли к двум принципам: первый сформулирован в колоритной сицилийской поговорке megghiu cumannari c’a fottiri, что в переводе на приличный язык означает «лучше властвовать, чем прелюбодействовать»; второй состоит в том, что власть имущие, задумываясь о сексе, обращают взор на графиню Кастильоне[133], Мату Хари, Сару Бернар или Мэрилин Монро.

Поразительно, что многие политики и бизнесмены уступили не столько соблазну заработать на афере с Панамским каналом, сколько соблазну воспользоваться услугами профессионалок – способных, но берущих не более тысячи евро с клиента, что для человека без постоянной работы немало, но куда меньше того, во что обходилась в свое время маркиза де Помпадур. А если у них иные предпочтения, они добиваются не утонченного Алкивиада[134], а много чего повидавшего транссексуала в темных закоулках Пирея.

Более того: похоже, многие стремятся занять командную позу не потому, что для них это важнее сексуальных поз, а, наоборот, с твердой целью опробовать новые сексуальные позы. Разумеется, и прежде властители не чурались телесных утех. Конечно, Де Гаспери и Берлингуэр приучили нас к невиданной строгости нравов[135], Тольятти осмелился самое большее на развод, а если несовершеннолетняя звала его «папи», так это была его приемная дочь. Зато Юлий Цезарь сношался без разбору с центурионами, римскими патрицианками и египетскими царицами, у короля-солнца была целая вереница фавориток, Виктор Эммануил II ухаживал за своей прекрасной Розочкой[136], о Кеннеди нечего и говорить. Тем не менее создается впечатление, что все эти выдающиеся люди рассматривали женщину (или эфеба) как отдых воина: сперва нужно завоевать Бактрию, унизить Верцингеторига, триумфально пройти от Альп до пирамид