и они развернулись и уехали. Вот так надо было обращаться со всяким дерьмом, навроде этих джентри, однако, когда отец подал заявление на продление аренды, ему сказали, что про аренду он может забыть.

И поэтому он глянул в Пиплз Джорнал и влез в свой лучший костюм, Крис вытряхнула из него нафталин, отыскала воротничок и широкую белую манишку, чтобы прикрыть его рабочую сорочку; и Джон Гатри потопал в Абердин и сел на поезд до Банкори, чтобы посмотреть там одну небольшую ферму. Но арендная плата была ужасно высокой, и он увидал, что там был край крупных ферм, платежи задушили бы его, и шансов у него не было. Хотя земля там оказалась отличная, он от неё чуть не ошалел, выглядела просто волшебно, руки сами тянулись на ней поработать; но агент обратился к нему Гатри, и он выпалил агенту в лицо: Ты что за хрен с горы, чтобы звать меня Гатри? Для тебя – мистер Гатри. И агент посмотрел на него и стал белым, как мел, потом издал короткий смешок и сказал А-а. Хорошо, мистер Гатри, боюсь, вы нам не подходите. И Джон Гатри ответил Да это мне ваше место не подходит, жополиз ты конторский. Может, он и был беден, но не родился ещё на свет человек, который умел бы задирать нос так, как Джон Гатри.

Так что он вернулся домой и вновь начал свои поиски. И после трехдневной отлучки он вернулся откуда-то издалека, с юга. Он таки подыскал одно местечко – Блавири в Кинрадди, что в Мирнсе.

Погода в тот январь была мерзкая, и ночь на Слагской дороге50 душила путников дождём вперемешку со снегом, когда Джон Гатри повёз свою семью и добро из Абердина в Мирнс. Дважды огромные повозки с надставленными бортами, все ещё шуршавшими случайно уцелевшими с сентябрьского праздника урожая обрезками шпагата для перевязки снопов, увязали колесами в снегу, прежде чем упирающиеся лошади оказались перед уходящей вверх кручей Слага. Темнота опустилась, как мокрое одеяло, под которым были усталость и плач близнецов, нарочно оравших, чтобы изводить Джона Гатри. Мать позвала его из своего укромного уголка в головной повозке, где она сидела, прикладывая к груди то одного близнеца, то другого, её голая кожа белела, и полоска ржаво-золотых волос выпадала из темноты, окружавшей её лицо, в свет раскачивающейся лампы: Нам бы лучше передохнуть в Портлетене, а не пытаться ночью пройти Слаг.

Но отец выругался в ответ Какого чёрта? Думаешь, я набит деньгами, как чучело соломой, чтобы останавливаться на ночь в Портлетене? и мать вздохнула и отняла от груди крошечного близнеца, Роберта, и молоко густыми сливочными каплями пролилось из его мягких, нежных губ: Нет, мы не набиты деньгами, но может статься, что этой ночью мы опять завязнем и все умрём.

Возможно, он и сам этого боялся, Джон Гатри, может, гнев его был порождением страха перед этой ночью, но ответить ей он не успел, потому что безумный рёв поднялся на дороге, рядом с которой, взъерошенный ливнем и ветром, колыхался торфяной мох, стелясь под умирающим лунным светом. Скотина здесь сбилась в кучу, хвосты по ветру, и не хотела подниматься по Слагу под жалящими укусами ледяного дождя, маленький Дод плакал и кричал на скотину, на Безрогих Ангусов и Шортхорнов и полукровных Хайлендских бычков, совсем недавно тучневших, игравших и любивших жизнь на пойменных лугах Эхта, тогда как впереди, на юге, за недружелюбными вершинами, лежал мир холодный и опасный.

Джон Гатри отбросил край брезента, закрывавшего от непогоды его жену с близнецами, и мебель для лучшей комнаты, и разное справное и довольно многочисленное добро, и быстро побежал мимо лошади, туда, где сбился скот. Одним взмахом руки он столкнул Дода в канаву и крикнул