Хоть поделом он принял наказание, С его клеймом никак не совместить его Суд черепков не для таких был выдуман.

Комик Платон (V век до н.э)

Имя пишет свое, словно повторяя обряд остракизма забытой Эллады древней. Грех висит на нем, не может смириться с ним совершенно точно он. Держит в левой руке бумагу канареечножелтовато оттенка. Вероятно, папиросную. Долго держит перо свое неотесанное и диковатое. Первые буквы на листе том, почерк ужасен, трагичен и страшен, наводит на мысль, что сотворил он и зачем стал писать. Слезы скупые на лице его. Что же сотворил и почему находится здесь он? Пишет и пишет, свеча все горит.

В письме выводит каждую букву, так как дается все это ему, с великим трудом. Странный вид имеет цедулка – словно стих в прозе, не имея прямого обращения к конкретно кому. Не быстро, слово обдумывая, написал:

«Тысяча лет прошедших с той встречи, любви открытой секунды

Покорившей нашей сердца. И вот уже все…

Тысячу раз миллион дверей к неосознанной вечности,

Может быть я прожил тысячу жизней, тысячу,

Но никогда не мог я ошибиться так, как сейчас, в этот раз. Бесконечные ступеньки лестницы Поднимает к маяку человеческих душ.

Ангел смерти смотрит на меня суворым образом

Я все понимаю и осознаю, что нет прощения, но…

Если понадобится еще одна тысяча лет, еще одна тысяча воин,

Я бы пролил бы еще миллион слез, издал миллион вздохов,

Произнес миллион имен, но лишь одной правде

В глаза я бы посмотрел, что я бесконечно виновен,

В том, что так все получилось, и не могу никому сказать,

Что сотворилось, духом оказался слаб я, что признаю,

Но не могу ничего поделать, я всегда люблю тебя,

Я не хотел, чтоб было так, и я съедаю себя за то, что не прав

Но известно всегда, что тысячу раз тайны сами раскрываются

Я могу быть бесчисленным, могу быть безвинным, у твоих ног Мог бы быть пушечным мясом, уничтоженным тысячу раз, Как тогда под Порт-Артуром, когда увиделись мы впервые.

Восставшим из пепла, как везунчик, и судившим иных за грехи,

Или мог бы носить эту мантию паломника, или быть обычным вором, Но я сохранил эту единую веру, единое убеждение, в то, что Мне нет жизни без тебя – никогда более в этой жизни. Перманентно виню и корю себя.»

Скрутив хлипенькую бумагу в своеобразный сверток, явно без цели выставить содержимое на обозрение, да и как бы иначе, с тяжелой ходьбой, господин в тот же час позабыл о свечке, стряхнул сухую грязь и толстый слой пыли рукой с внутренней стороны двери, прикрыл хлипкую дверь, не имея замысла закрыть ее основательным образом, так как не имел и ключа, направился к берегу – к тому самому пирсу, который был в прямом поле видимости с дома неназванного фармацевта. В это мгновение, зашедший ветер от удара по двери, опрокинул восковой излучатель света, что привело к скорейшему перебросу язычков пламени на такую аппетитную для огня новую площадку. Однако рассеянный гость этого уже не заметил, приближаясь к причалу.

Подойдя к точке – где одна стихия мгновенно сменяется другой, активно подбадриваемая попутным ночным ветром, насыщенным влагой и чем-то иным, эфемерным, но ощущаемым.

Подходит к концу лето, и вновь становится видимым созвездие Тельца с его главной звездой Альдебаран. Огненный бычий глаз смотрит понуро на землю с укором. Месяц молодой не рад жатве. Не соло нахлебавшись, сидит в пустом доме воришка смешной. Пора уходить; на небесную лазурь он и так давеча смотрел, что глаза устали, а ведь новый приют необходимо вновь искать. Но вот мелькает тень – нет, не показалось. Какой-то человек. Стоит, словно мумия, и смотрит туда же, что и ты. А что, если попытать судьбы и облегчить его ширман, а может и «страдания» – как получится. А заметил прежде всего мальчишка эту тень по горящему кострищу, которое уже было заметным, и с хорошим потенциалом, поглощавшим все вокруг. А статуя стоит и не оборачивается. Заинтриговала ситуация озорника. Этот, даже по рамках своего реального возраста, низкорослый, с мастерством и легкостью мартышки или капуцина, мальчик, слез через окно и стал приближаться к тому самому месту. Тайком, медленно подходя, как маленькая рысь, к своей добыче.