Куда же идет общество потребления, каковы его цели и перспектива – будь оно американское, европейское или российское? По сути, современное западное общество является концом, заключительным этапом той западной цивилизации, каким она развивалась, начиная с XVIII века. Означает ли это конец той Европы, которая возникла во времена Карла Великого? Постигнет ли ее судьба Римской империи?

Первым кто поставил эти вопросы был наш русский философ ХIХ века Н. Я. Данилевский. В своей книге «Россия и Европа» он еще в 1871 г. отметил, что солнце западной цивилизации перевалило через зенит и идет к закату. (Хотя до него еще в 1862 г. Ф. М. Достоевский, собираясь в путешествие по Европе, писал, что собирается посетить страну надгробий, поставленных на могилы великих предков.) Западных передовых мыслителей этот вопрос начал волновать сто лет тому назад.

В 1918 г. вышла в свет знаменитая книга Отто Шпенглера «Закат Европы». В ней подробнейшим образом доказывалось, что дух Европы, являющийся движителем всей европейской культуры, иссякает, подъема в культуре, науке, искусстве здесь ждать не приходится, идет регресс, восходящая ветвь уже пройдена, градус всего пошел на понижение. Так называемая, «фаустовская душа» Европы начала спускаться с вершин благородного рыцарства и философского романтизма Гете к прагматизму марксистских товарно-денежных отношений и фрейдистскому ощущению жизни. Год от года эти книги становятся все более и более актуальными, и не только для Европы: сейчас уже написаны «Закаты Америки» (Джекобс, 2007; Капхен, 2004), возникает закономерный вопрос: а куда идет Россия?

Западная цивилизация изначально была построена на фундаменте христианской религии и истоки ее «души» следует искать именно здесь (Guénon, 1927). Но в середине XVIII века произошли кардинальные перемены: лучшие европейские мыслители из просветителей провозгласили свободу, равенство, братство и безусловный отход от религиозного мракобесия ради благополучия всего человечества. Следующее поколение, уже менее философов, но более писателей и трибунов во времена Великой Французской революции принялось подравнивать человечество при помощи таких подручных средств как гильотина, пока само же там и не подравнялось.

Идеологией такого общества стало основанное на рационалистическом мышлении материалистическое просвещение (хотя само это слово заимствовано из «религиозного мракобесия») и всеобщий прогресс (т. е. создание все больших и лучших материальных благ) для всего человечества часто в ущерб его духовным ценностям. «Какова была сущность революции 1789 года? – задается вопросом наш современник, французский теософ и епископ Марсель Лефевр, – Она заключалась в предписании обществу, которое еще было католическим, протестантских натурализма и субъективизма, выраженных в форме юридических норм. Отсюда провозглашение прав человека без Бога, отсюда прославление субъективности каждого в ущерб объективной истине, отсюда постановка на одну правовую ступень всех религиозных «вер», отсюда, наконец, – устроение общества без Бога».

Вопрос о взаимоотношении человека с Богом и о душе в этом обществе не стоял, даже в таком философско-романтическом понимании как у Гете. Это и понятно, ведь все эти вопросы относятся к области теологии, т. е. к области мракобесия, а человек был признан венцом и царем природы (или лучше сказать царем зверей) и сам как бы Богом, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Что же было духовными ценностями Европы до просветительских времен, и как они менялись? Еще 500 лет тому назад понятия Европы не существовало – со времен священной империи Карла Великого было понятие христианского мира, в основу которого была положена христианская религия, и который существовал, несмотря на многочисленные распри и раздоры. Европа – более позднее понятие. Со временем единая христианская церковь сначала разделилась в 1054 г. на западную (католическую) и восточную (православную), затем из католической церкви в XVI веке выделилось протестантство. Уже в наше время – в 1963–1965 г. в Риме состоялся II Ватиканский Вселенский Собор, который реформировал и обновил католичество по словам того же М. Лефевра (1987) в «христианский модерн», более ориентированный и адоптированный на состояние и запросы современного человека.