Пришли. Михаил делает попытку сесть подальше от меня: должно быть, хочет избежать разговора под шумок общего застолья. Весело. Шампанское, водка и икра, я смотрю в меню и с ужасом вижу: только закуски обошлись владельцу книжного магазина почти в тысячу долларов. Идет общий разговор, Михаила спрашивают, как понравилась ему презентация. Очень понравилась. А книга? Книга тоже очень ему понравилась. Потом про него забывают, и внимание переключается на меня – спрашивают, доволен ли я организацией вечера, хорошо ли действовала охрана. Сердце у меня по-прежнему колотится, но я не показываю вида, благодарю за все, рассыпаюсь в похвалах и самому замыслу, и тому, как его осуществили.

Полчаса беседы, сопровождаемой большим количеством водки, и я замечаю – Михаил уже не так напряжен, как раньше. Он – не в центре внимания, ему ничего не надо говорить: можно посидеть еще немного и уйти. Знаю – он не солгал насчет армянского ресторана, и теперь у меня есть след. Значит, моя жена – по-прежнему в Париже! Я стараюсь быть с ним любезным, стараюсь завоевать его доверие, и вот – первоначальное напряжение исчезает.

Проходит еще час. Михаил смотрит на часы: собирается уходить. Мне надо что-то сделать, причем немедленно. Каждый раз, когда я взглядываю на него, он представляется мне все более и более ничтожным и незначительным, и я все меньше понимаю, как могла Эстер променять меня на человека, который кажется столь далеким от действительности (помнится, она что-то упоминала о его «магических дарованиях»). Мне трудно будет изображать непринужденность, разговаривая с тем, кого считаю своим врагом, но что-то надо сделать.

– Надо бы нам побольше узнать о нашем читателе, пока он еще здесь, – говорю я, и за столом немедля воцаряется тишина. – Скоро ему уходить, а он так ничего и не рассказал о своей жизни. Чем вы занимаетесь?

Михаилу, хоть он немало выпил, удается собраться.

– Устраиваю встречи в армянском ресторане.

– То есть?

– То есть рассказываю со сцены разные истории. А потом заставляю делать это тех, кто сидит в зале.

– В своих книгах я делаю то же самое.

– Знаю. Именно это и сблизило меня с…

Сейчас он еще скажет с кем!

– Вы родились здесь? – перебивает его Мари, не давая закончить фразу («…сблизило меня с вашей женой»).

– Нет. Я родился в степях Казахстана.

Казахстан! Кто осмелится спросить, где это?

– А где это – Казахстан? – осведомляется кто-то из присутствующих.

Блаженны не боящиеся показать свое незнание.

– Я ждал этого вопроса, – в глазах Михаила мелькнуло подобие улыбки. – Через десять минут после того, как я назову свою родину, со мной заговаривают о Пакистане, об Афганистане… Моя страна находится в Центральной Азии. В ней всего 14 миллионов жителей, а площадь во много раз превосходит Францию с ее 60 миллионами.

– Иными словами, там никто не жалуется на скученность, – со смехом замечает мой издатель.

– В течение всего двадцатого столетия там вообще никто не имел права жаловаться ни на что. Во-первых, когда коммунисты отменили частную собственность, все поголовье скота оказалось брошено в степях, и 48,6% жителей погибли от голода. Представляете? В 1932–1933 годах почти половина населения вымерла.

За столом повисает молчание. Поскольку трагедии омрачают атмосферу нашего празднества, кто-то из присутствующих пробует заговорить о другом. Однако я требую, чтобы «читатель» продолжал рассказ о своей стране.

– На что похожа степь?

– Это огромные равнины, на которых почти ничего не растет. Разве вы не знаете?

Да знаю, конечно. Просто настал мой черед спросить что-либо для поддержания разговора.