Климент подошел к креслу и устало опустился в него, жестом показал епископу, что и он может присесть рядом. Тот молча подошел и сел на низенький пуфик, стоявший сбоку от кресла.

– Я полагаю, что мне известно одно такое местечко… – епископ неотрывно посмотрел на папу Римского. – Это место за пределами королевства, можно сказать, в глуши…

Папа даже привстал от неожиданности. Ему нравился этот суровый и немногословный, но чрезвычайно умный и проницательный священнослужитель, способный не только внимательно слушать своего собеседника, но умело развивать ход мыслей, доводя их до разумного и логически завершенного конца.

– Наши благодарности не будут иметь границ. – Климент улыбнулся и протянул ладонь для поцелуя.

Епископ поднялся с пуфика и прикоснулся своими сухими и холодными губами к ладони первосвященника, поднял глаза и, глядя Клименту в лицо, произнес:

– Позвольте мне немедля уехать под Беневенто, ваше святейшество?..

– Да хранит вас Господь, епископ… – Климент осенил его крестом. Епископ развернулся и направился к выходу. – Мне-то вы можете назвать место нового успокоения несчастного грешника?..

– Пустынная равнина возле слияния рек Верде и Тронто, ваше святейшество… – епископ ответил равнодушным голосом. – Это в сторону Венеции и Германии, ближе к горам…

– Да, воистину, пустыня… – Климент невольно вздрогнул. – Вы уж поаккуратней с ним…

– Я не безбожник, хотя Манфреда и не любил… – епископ грустно вздохнул. – Но священную облатку и гость святой землицы я все-таки положу на его гроб…

Барселона. Королевство Арагон. Рождество 1266г.

Шестидесятилетний король Арагона Хайме Первый Завоеватель не очень любил всякого рода подковерные игры, терпеть не мог политические уловки, подлости и неясности, предпочитая открытую и честную войну с врагами королевства и веры, коих, слава Господу, в Испании было предостаточно. Вот и сейчас он был всецело поглощен своей новой войной, на этот раз со слабыми мусульманскими землями в Мурсии.

Для своих преклонных лет это был еще достаточно крепкий мужчина и рыцарь, способный вести в бой вассалов. Ум его был свеж, а память, цепкости которой мог позавидовать любой юнец, сохраняла в голове короля множество полезной информации, которую он извлекал, время от времени, ставя в тупик и откровенно удивляя своих советников, министров и рыцарей.

Всю свою жизнь Хайме Арагонский сохранял в глубине своего сердца только один ужас, преследовавший его по ночам и терзавший голову. Этим ужасом был безотчетный и какой-то животный страх перед французским рыцарством. Еще с младенчества он помнил, как горстка французов под руководством покойного ныне графа Симона де Монфора разбила на голову и убила в сражении при Мюре его отца, знаменитого Педро Католика, победителя мусульман при Лас-Навас-де-Толоса.

Поэтому, когда он слышал, пусть даже краем своего уха, что может появиться, пусть даже и мизерная возможность столкновения с французами, король сопел, кряхтел, сдерживая свои страхи, но собирался с силами и выбирал совершенно иное решение, лишь бы избегнуть страха, терзавшего его с детства.

Он даже на соглашение с Людовиком пошел, лишь бы не иметь возможности увидеть, как убийственно красивая французская тяжелая рыцарская конница разворачивается и начинает свой смертельный и неотразимый галоп на его войска. Хайме безропотно отказался от всей Окситании и Лангедока, на который имел совершенно законный сюзеренитет, довольствовался крохами вокруг Монпелье, лишился части Прованса, которой вот уже несколько столетий владели графы Барселоны, отдал все, лишь бы закрыться Пиренеями от этих ужасных франков.