Верится, похоже на правду. Клялся, де Кирил Нахалюк, думается пьяный в дымину фроловой жене раскрасавице, каких не встречал прежде на Великой Руси полное довольства житье (сказывался хмель) учинить – горы золотые сулил. «Сжалься, на коленях прошу – тысячи отдам, полюби! ну же, – а не то, – вещевал под вечер, изыдя на двор, – Птаху твоего разорю, а тебя в путах вывезу, привада-краса. – То есть подбивал на побег. – Смилуйся, пожалуй, Марийко!» – сказывал в припадке любви.

Ан не согласилась красуля; сходят ли к добру от добра. Тут-то и случилось несчастье.

Полголовы снес Кирилко своему должнику – бывши, говорили властям Выборга свидетели пьян. «Добре хоть не всю целиком», – сказывал в семейном кругу некто зазаборник сосед; как бы, посочувствовал Птаху.

Женщина осталась вдовой.

Ах любовь! – не токмо един заимодавец, – трое оказались в накладке – поровну, примерно урон… Лихонько!

Утек душегуб. Словно-то и не был в гостях. Долг, баяли в соседах простил.

Выбралась вдовица на родину погибшего Фрола, к деверям, начая призвать к выделке пушного товара исполу кого-то из них. Что б ни поделиться имеемым, коли припекло? Вынужденно тронулась в путь. Не было такого – делиться? не по-человечески? Что ж. Не было, так будет пример; не всем же, – рассудила вдова полюби, единственно – брать; вот именно. И, с тем наряду скоры не убудет, на торг. Бабе, в одиночку не справиться с ордой мужиков, занятых неведомо чем; худо ли – завод на паях?

Раньше бы пустилась в заморье: сразу же за тем как уехала, ни свет ни заря выбежали вон скорняки, варочный котел прихватив…

Братья убиенного, Птаха (выяснилось позже, у Стрельны) – оба кто куда разошлись. Кречет оказался под Канцами – рукою подать, около, на устьях Невы, Сокол (говорили по-разному, кто как) изошел к Выборгу, а может на Русь, третий де – братанич, двоюродный, Жеравль упорхнул вовсе уж незнамо куды. Парка лишь, один отыскался.

«Ехать? в несусветную даль? – выговорил Вершин вдове: – Прибыльно, по-твоему? так? Только половина – не всё. Выгодно не так, чтобы очень. В Канцах кое-кто из купечества имеет побольше. Так себе – доход, пустяки, да и чересчур далеко». «Разве далеко? Не совсем. Сто верст каких-нибудь», вещала Марийка, выслушав ответную речь; видимо причиной – супружница, мелькнуло в душе, жадная не в меру. Как так?!

Суе, понапрасну заботилась – не хочет в купцы, – думала, вернувшись домой: люд; не хорошо и не плохо. Вряд ли назовешь неудачею, вполне по-мирски: что необходимо тебе прочим, рассудила в торгу, сродственникам даже – не надобно… Придется самой! надо бы, вернее сказать. Что ни происходит вокруг двойственно, и стало быть – к лучшему, – явилось на ум; – кончится лихая доба. Ездила к Неве с перепугу… Приблизительно, так. Лучшее, что можно придумать в сицем положении дел – выглядеть как можно милее. Равенства среди горожан, владеющих каким-то имуществом, считай не бывает, лучшее, по нашему времени: чем больше, тем лучше; глупости – завод на паях. – С тем тут же, приодевшись по-свейски новых скорняков наняла, более надежных людей.

Сватался к несчастной Марии, разглядев красоту женщины под слоем белил среднего достатка, не вдруг выбившийся из нищеты, голубоглазый мужик по происхождению русич, выходец из брянской земли, менее известный среде граждан именитых промышленников, нежели Фрол. Будучи вполне обеспеченным, увидя к тому ж то, что представляло собою некогда скорняжный завод, чаем не на шкуры польстился. Думается, впрочем: хотелось большего; таков человек.